Михаил Казовский - Страсти по Феофану

Ничего не определив, всё-таки прилёг и забылся уже под утро.

Днём почти не ел, на вопросы Фильки и подмастерья отвечал невпопад и странно, вышел из дома Аплухира во втором часу пополудни и мотался по городу, плохо разбирая дорогу. Неожиданно очутился на берегу, возле небольшого трактира и, почувствовав страшный голод, торопливо сошёл по ступенькам вниз. Съел приличного жареного цыплёнка с овощами и запил целым кувшинчиком красного вина. Сразу повеселел, перестал волноваться. Ну и пусть, суд или убийство, посрамление обоих и крушение творческой карьеры; не беда, за одно свидание с несравненной Летицией, за мгновение обладания ею — не такая уж дикая цена. Главное — любовь, а расплата за грех уже после. Ничего не страшно. Он заглянет в лицо судьбе бестрепетно. Будь что будет. И чему быть — того не миновать!

Ровно в шесть часов вечера Софиан стоял у десятого столба возле ипподрома. Это было грандиозное по тем временам сооружение: чаша стадиона с галереями из колонн; на колоннах — кольца из железа и резьба по камню; сверху галерей — переходы от одной трибуны к другой; только царская трибуна отдельно, к ней — отдельный ход и отдельная лестница. Рыжее вечернее солнце медленно скрывалось за крышей старого дворца императора — Вуколеона: в нём давно не жили, потому что правящее семейство не имело средств на его содержание и ремонт. Так проходит слава мира! Грозные некогда стены больше никого не пугали; из зазоров кладки пробивались кустарники и трава, ветер шелестел листьями одичавшего сада, а вороны вили на высоких деревьях гнезда. Символ погибающей Византии! Более энергичные нации набирали силу — турки, итальянцы, русские...

Цокая копытами по камням, мимо проехал отряд гвардейцев эпарха. Конники внимательно оглядели фигуру Феофана, но, не обнаружив в ней ничего подозрительного, чинно удалились. Нищенка молила о подаянии, и пришлось кинуть ей небольшую монетку. Бегали бродячие псы, от вечернего жара вялые, с вывалившимися наружу длинными языками. Да, действительно, припекало сильно, и художник не раз, утирался платком. А когда уже начало смеркаться и в душе возобладала уверенность, что Летиция не придёт, вдруг раздался голос:

— Здравствуйте, синьор Дорифор.

Тембр был чужой, хоть и женский.

Богомаз обернулся и увидел завёрнутую в плащ полноватую даму лет, наверное, тридцати пяти. Пол-лица её скрывала накидка. Он ответил:

— Здравствуйте, сударыня. С кем имею честь?

— Я служу в доме у известной вам госпожи. По её поручению послана сюда — передать письмо. — И она извлекла из складок плаща перевязанный лентой свиток.

Принимая послание, Софиан спросил:

— А сама госпожа не смогла явиться?

Дама удивилась:

— В это время? Вы, должно быть, шутите? Наш хозяин ревнив и не принял бы никаких объяснений непонятной отлучки своей супруги. — Женщина потупилась. — Да и мне пора, извините. Если хватятся — наживу себе неприятности: мало того, что выгонят, так ещё, поди, и побьют. Побегу, прощайте! — Итальянка приспустила накидку и скользнула в одну из боковых галерей.

Спрятав грамоту под рубашку, сын Николы огорчённо вздохнул. Вновь его мечта не сбылась. Пустота в душе, горечь в сердце. Крах надежд и иллюзий... «Наш хозяин ревнив...» Для чего тогда это представление? Никакое письмо не заменит живого слова... Он опять вздохнул и пошёл домой — мимо старого дворца, площади Августеона, форума Константина и Царского портика. Поднимался к себе на второй этаж, в бывшую комнату Евстафия, в полных сумерках. Запер дверь, запалил свечу, вынул свиток, развязал шёлковую ленту, принялся читать.

«Милый Фео!.. Я надеюсь, что ты не лишаешь меня возможности обращаться к тебе по-дружески? Или продолжаешь сердиться? Нет, уж коли пришёл нынче к гипподрому, стало быть, простил. Низкий тебе поклон».

Дорифор посмотрел на пламя свечи. Повторил беззвучно: «Стало быть, простил...» Усмехнулся криво: «За стеной муж ревнивый, а она любезничает с другим! Уж не прав ли Филька — все они дьяволицы? » И склонился к грамоте.

«Моему папеньке сделалось известно о твоём возвращении в Константинополь, он мне рассказал. Я подумала, что скорее всего ты придёшь в Галату, дабы посетить банк, и велела Луиджи сообщить мне немедля о твоём визите. А послать мальчика с запиской не составило большого труда...»

Живописец подумал: «Вот хитрюга! Рассчитала блестяще», — и продолжил чтение.

«Жизнь моя внешне неплоха — сильный красивый муж, полный дом добра, стол изыскан, я уже на девятом месяце, акушерка сказала, что, наверное, будет девочка. Жаловаться грех. Но на самом деле — всё вокруг постыло. Мы с супругом совершенно разные люди, он мужлан и дуб, говорить с ним не о чем, а когда напивается (и довольно часто), придирается к мелочам, лезет на скандал. Мне от него доставалось не единожды (не могла показываться на людях из-за синяков). Круг моего общения резко сузился. Книги, церковь, редкие балы (на которых я могу танцевать исключительно с мужем) — вот и всё «веселье». Как подумаю, что и впереди — ничего иного, никаких перемен до смерти, волосы встают дыбом от ужаса. Лучшие годы пропадают напрасно. Для чего такое существование?

Бедная Фьорелла! Я немало плакала на её похоронах. Мы, конечно, были далеки друг от друга — разница в годах и развитии, — но она всегда улыбалась при моём появлении и делилась своими детскими «тайнами». Потерять сестру — очень, очень горько. Я теперь — единственная женщина в роду Гаттилузи. Все другие добровольно ушли из жизни... Отчего? Неужели от безысходности, от которой и я страдаю? Трудно отрицать.

Может быть, Фьорелла не такая уж бедная? Все её страдания уже позади...

И не ждёт ли меня схожая судьба?

Не хотелось бы верить. Потому что имею лучик надежды. Этот лучик — ты. Все невзгоды кончатся, вот увидишь, обстоятельства переменятся, и тогда уж никто нас не разлучит. Потерпи немного. Если помнишь и любишь. Я же обожаю тебя всем сердцем. И принадлежу тебе мысленно».

Потрясённый прочитанным, Феофан опустил пергамент. Смешанные чувства наполняли его: радость от признания, прозвучавшего в последних словах, понимание тщетности их надежд при сложившейся ситуации, страх за жизнь Летиции, если та вдруг узнает о его возможной свадьбе с Анфиской... О, проклятый Барди! Негодяй, подонок. Пьяница, тиран. Вот уж кто заслужил могилу. Не было бы Барди, всё могло сложиться иначе... Господи! А что имела в виду дочка консула, написав такое: «Все невзгоды кончатся, обстоятельства переменятся, потерпи немного...»? Не пришло ли ей в голову?.. Нет, не может быть. Ведь она христианка, а первейшая библейская заповедь — не убий.

Дорифор почувствовал, как струится пот по его вискам. Вытерся платком, подошёл к кувшину, начал жадно пить. Тёплая вода вызывала оторопь. Он опять уселся, промокнул губы рукавом, медленно скрутил свиток.