Евгения ИЗЮМОВА - ДЕТИ РОССИИ

Карбышев не рассердился. Он прекрасно понимал этого юношу, надежда и вера которого разрушилась в одночасье. Он верил в родную Красную Армию, которой пошел служить, а она откатывалась назад. Он верил в могущество своей Родины, а оно, выходит, дутое, разукрашенное пропагандой. Этот юноша, скорее всего от одного слова «плен» приходил в ярость, а оказался в плену, раненым, видимо, попал - голова и плечо забинтованы.

- Как же наш договор с Германией? Что теперь с нами будет? Как жить? - посыпались со всех сторон вопросы на Карбышева.

И человек, на петлицах гимнастерки которого несколько дней назад были генеральские звезды, а сейчас больше похожий на крестьянина в гражданской одежде, ответил серьезно:

- Этот договор притупил нашу бдительность, успокоил нас… Внезапность нападения дала немцам громадное преимущество. Мы были еще не готовы встретить врага. И вот эта доверчивость нам дорого обошлась. Я инспектировал западную границу и ее укрепрайоны. В семи километрах от границы в одном месте есть дом отдыха для семей военнослужащих. Я спросил директора дома отдыха, готов ли он в случае войны эвакуировать отдыхающих и персонал. И тот уверенно мне ответил: «Какая может быть война? Мы с Германией подписали пакт о ненападении», - Карбышев вздохнул и твердо произнес: - Как бы далеко не продвинулись немцы, хоть до Урала, во что я мало верю, им не победить Советский Союз.

Дмитрий Михайлович рассказал также и о том, как его с помощником пленили. Их группа, в которой были военнослужащие различных родов войск, была окружена. Боеприпасы кончились. И как когда-то артиллеристы, с которыми был Иван Жидков, они решили выходить из окружения малыми группами - так безопаснее. Карбышев шел на восток, сознавая, что его опыт, знания нужны стране. Питались, чем придется. Но в одной из деревень, куда они зашли, чтобы раздобыть немного продуктов, их арестовала полиция. Карбышев подозревал, что их просто выдали те, кто знал генерал-лейтенанта в лицо, видимо, видели его до войны, потому что немцы на допросе сразу же назвали его фамилию и звание.

- Плен - позор, и теперь, выходит, мы - предатели? - спросил все тот же юноша-лейтенант. - И на Родине нас должны теперь презирать, да? - и воскликнул с горечью в голосе: - Лучше бы меня убили!

Плен. Это горькое жгло души. Все они присягали на верность Родине и вот, получается, нарушили присягу, оказавшись в плену. Многие думали, как теперь жить в плену, как стерпеть позор, ведь их воспитывали: если враг не сдается, его уничтожают, но и самим ни в коем случае не сдаваться врагу. И вопрос молодого лейтенанта светился в глазах всех офицеров.

- А назовите мне хоть одну войну, где не было бы пленных, убитых, раненых? - ответил Карбышев вопросом на вопрос. - А плен - это так же страшно, как смерть, а может, еще страшней.

- Что же делать, как жить?

- Как? - Карбышев глянул внимательно на всех. - Бороться. Стараться выжить и бежать. Бежать! Чтобы снова встать в строй и громить врага. Это наше единственное спасение и наша задача.

Иван слушал Карбышева, и в душе росла уверенность, что они смогут вырваться из плена, что еще послужат Родине, и что фашисты никогда не сумеют победить их великую страну.

Неожиданно в казарму в сопровождении охраны вошел немецкий офицер. Он окинул всех высокомерным холодным взглядом и спросил по-русски:

- Кто здесь Карбышев, генерал-лейтенант?

- Я, - ответил Дмитрий Михайлович.

Немец презрительно сморщил нос, увидев перед собой невысокого человека, больше похожего в своей гражданской одежде на колхозника, нежели на генерала.

- Вы? - недоверчиво спросил комендант (это был он). - Чем докажете?

- У меня забрали удостоверение личности, там все указано.

Немец вынул из кармана удостоверение, полистал его, всматриваясь в фотографию Карбышева.

- Кстати, - усмехнулся немец, - советская армия разбита, остались недобитые группы, которые мы скоро уничтожим. Наши войска вошли в Москву. Сталин бежал из Москвы, хотел уехать в Америку на пароходе, но его застрелил русский офицер. Молотов находится в Берлине с предложением о полной капитуляции Советского Союза.

Среди пленных пронесся тяжкий вздох, какое-то движение, и охрана коменданта ощетинилась нацеленными на пленных автоматами. И как знать, может быть, вся эта оборванная взъерошенная толпа ринулась бы на противника, если бы Карбышев быстро не произнес:

- Господин комендант, нельзя ли организовать питание для русских пленных офицеров? Посмотрите, как они истощены, их не кормили несколько дней.

Комендант торопливо ответил:

- Да, да… Я организую, - и быстро вышел.

Когда немцы ушли, пленные офицеры окружили Карбышева. В глазах многих было отчаяние, и в ответ на это безмолвное отчаяние Карбышев твердо произнес:

- Товарищи, того, что нам сейчас сказали, не может быть. Москву не сдадут. Немцы не победят, я уверен в том.

Комендант сдержал свое обещание. Вскоре к казарме подогнали походную кухню, и всем раздали вместительные миски литра на два. Часовой скомандовал:

- Бекомэн ди зуппе!

Обед был роскошным: пшенный суп с мясом. И хотя хлеба не дали, пленные очень обрадовались еде и сразу с жадностью набросились на суп, и тут раздался громкий голос Карбышева:

- Товарищи! Не ешьте все сразу, иначе после стольких голодных дней вы можете заболеть! Ведь вы же советские командиры, у вас должна быть сила воли! Не ешьте все сразу!

Карбышева поддержал и врач, который оказывал помощь раненым. Это предупреждение спасло многим жизни.

На второй день пленных выгнали из казармы и приказали садиться в машину. Но садиться - мягко сказано, поскольку в машине была всего одна скамья у самой кабины. Карбышеву предложили сесть на эту скамью, но Дмитрий Михайлович отказался, сказав, что есть те, кому это намного нужнее. И машина тронулась.

Пункт назначения, куда привезли пленных, оказался временным офицерским лагерем в местечке Седльце километрах в девяноста от Варшавы. Лагерь был невелик, человек на пятьсот, совсем неприспособленный для жилья: просто поле огородили колючей проволокой, как было в Минске, установили дозорные вышки по углам, а внутри пленные вырыли землянки. В них и жили полтора месяца. Кормили пленных брюквенной баландой и давали по двести граммов отвратительного суррогатного хлеба. На работу не водили, но и без того силы быстро таяли. И наваливалась тоска.

Сколько бы они жили в тех сырых и грязных землянках,, похожих на звериные норы, неизвестно. Но случилось непредвиденное немцами событие, и пленных офицеров перебросили в другое место.

А случилось это темной осенней ночью.

Ивана разбудил сосед по землянке:

- Слышишь? «Ура» кричат. Может, это наши? Отбросили фашистов за границу, подошли к Варшаве, а?