Бернард Корнуэлл - Столетняя война

— Значит, покончить с барбаканом, — настаивал король, — и ворота, что за ним, разнести в щепки!

Обратив мрачное длинноносое лицо к непокорному барбакану, Генрих вдруг вспомнил о стрелках и латниках, встревоженно его слушающих, и возвысил голос:

— Господь привел нас в дальнюю землю не для того, чтоб мы терпели поражение! Гарфлёр долго не продержится! Мы победим, тогда найдется пива и доброй еды на всех! Город будет наш!

Днями напролет из подкопа таскали наружу мел и грунт, а свод внутри подпирали бревнами длиной в лучное цевье. В начале сентября английские пушки по-прежнему обстреливали врага, заполняя окопы дымом, а воздух — нескончаемым грохотом.

— Как твои уши? — вместо приветствия бросил Хуку сэр Джон как-то утром.

— Уши, сэр Джон?

— Ну да, такие странные штуковины по бокам головы.

— С ними все в порядке, сэр Джон.

— Тогда пойдем со мной.

Командующий, чьи дорогие доспехи и налатник покрывала пыль, повел Хука по траншее к входу в подкоп, начинавшийся под укрытием. Первые шагов пятнадцать шахта резко шла вниз, а затем выравнивалась в пологий туннель высотой с лучное цевье и шириной в два шага. Тростниковые свечи, которые крепились на поддерживающих свод бревнах, горели все более тускло по мере того, как Хук вслед за сэром Джоном продвигался вглубь. Чуть не на каждом шагу приходилось останавливаться и вжиматься в стену, пропуская очередного рабочего, вытаскивающего наружу корзину вырубленной меловой породы. В воздухе висела пыль, под ногами хлюпала меловая жижа.

— Отдохните-ка пока, ребята, — распорядился сэр Джон, дойдя до тупика. — Молчите и не двигайтесь.

Двое рабочих, которые киркой рубили мел при свете роговых светильников, свисавших с дальнего бруса, с облегчением отложили инструменты и сели на пол. Давидд-ап-Трехерн, руководивший работой, приветственно кивнул Хуку и посторонился. Сэр Джон припал к стене и жестом велел Нику присесть на корточки.

— Слушай, — шепнул он.

Хук прислушался. Кто-то из рабочих кашлянул, сэр Джон велел ему не шуметь.

Бродя по обширным лесам лорда Слейтона, спускающимся к реке от господских пастбищ, Хук частенько останавливался и замирал, прислушиваясь к звукам леса — оленьим шагам, хрюканью кабана, перестуку дятла, шелесту ветра в листьях, — и малейшее нарушение стройности становилось ему сигналом, знаком того, что в заросли проник кто-то чужой. Теперь он точно так же вслушивался в шорохи туннеля, стараясь не замечать дыхания полудюжины человек рядом, отогнав мысли и настроившись на тишину — так, чтобы уловить любой лишний звук. Шли минуты.

— У меня все время звенит в ушах, — прошептал сэр Джон. — Наверное, от ударов мечом по шлему, и…

Хук нетерпеливо вскинул руку, не задумываясь о том, что осмеливается приказывать рыцарю ордена Подвязки. Сэр Джон, впрочем, повиновался, и Хук продолжал слушать. Вскоре он понял, что звуки повторяются.

— Кто-то копает.

— Вот же выродки, — шепнул командующий. — Точно?

Теперь Хук удивлялся, что никто другой не слышит ритмичного стука киркой по залежам мела. Французы явно вели подкоп в сторону английского лагеря, надеясь помешать англичанам прежде, чем те доберутся до цели.

— Может, туннелей даже два, — заметил Хук.

Звуки казались неравномерными, словно пересекались сразу два разных ритма.

— Я так и подозревал, — подтвердил Давидд-ап-Трехерн. — Лишь боялся ошибиться. Под землей часто слышишь то, чего нет…

— Нет, каковы мерзавцы эти французы, а? — мстительно прошипел сэр Джон и взглянул на валлийца. — Далеко еще копать?

— Двадцать шагов, сэр Джон, пару дней. И еще два дня — вырыть камеру. И день на то, чтобы заполнить ее горючим материалом.

— Они пока далеко. Может, на нас не наткнутся? — предположил командующий.

— Французы будут прислушиваться, как и мы, сэр Джон. Чем ближе подойдут — тем легче услышат.

— Мерзкие вонючие холощеные выродки, — шепотом выругался сэр Джон. — Я все равно ничего не слышу.

— Копают, — заверил его Хук, по-прежнему не повышая голоса в душной полутьме, еле оживляемой неверным светом тростниковых светильников.

Кто-то из рабочих заговорил по-валлийски. Давидд-ап-Трехерн, жестом велев ему замолчать, обратился к командующему:

— Он беспокоится: вдруг французы ворвутся в туннель, что тогда?

— Сделайте здесь камеру, — велел сэр Джон. — Большую, чтобы вместить шестерых-семерых. Поставим в караул латников и стрелков. А сами держите наготове оружие и пока продолжайте копать. Барбакан надо уничтожить.

Подкоп к непокорному бастиону вели так, чтобы северная башня, падая, обрушилась в ров, заполненный водой: если прямо под башней сделать пещеру и подпереть свод бревнами, то при пожаре обрушится и потолок пещеры, и вместе с ним башня.

— Молодцы, ребята! — напоследок похвалил сэр Джон валлийцев, похлопывая их по плечам. — Бог вам в помощь.

Командующий кивнул Хуку, и они вдвоем стали выбираться наружу.

— Хотелось бы надеяться, что Он нам помогает, — проворчал про себя сэр Джон и вдруг, остановившись, хмуро оглядел вход в туннель. — Поставим здесь часовых.

— В укрытии?

— Если французы прорвутся в туннель, они полезут наружу толпой, как крысы на готовое угощение. Надо выстроить стену и поставить к ней лучников.

Хук поглядел на двоих рабочих, которые тащили в туннель бревенчатые подпорки.

— Стена замедлит работу, сэр Джон.

— А то я не знаю! — бросил командующий и вновь оглядел туннель. — Пора заканчивать осаду. Сколько можно! Болезнь косит людей, из этих гнилых мест надо уходить!

— Бочки? — предложил Хук.

— Бочки? — рявкнул сэр Джон.

— Наполнить три-четыре бочки землей и камнями, — терпеливо объяснил Хук. — Если французы прорвутся в туннель — вкатить бочки и поставить стоймя у выхода. Тогда полдюжины лучников удержат тут кого угодно.

Сэр Джон помолчал несколько мгновений, затем кивнул:

— Твоя мать знала, что делала, когда ложилась под твоего отца. Проследи, чтоб бочки были в укрытии еще до заката.

Бочки стояли на месте уже к сумеркам. Ожидая, когда можно будет уйти на покой, Хук прохаживался по траншее рядом с укрытием и поглядывал на побитые городские стены — алые в лучах закатного солнца, садящегося за безлесые холмы. Позади, в английском лагере, кто-то жалобно выпевал на флейте одну и ту же фразу, словно разучивая новую мелодию. Хуку, уставшему за день, хотелось только есть и спать, и когда рядом с ним у парапета остановился латник, Хук на него едва взглянул, заметив лишь кожаную куртку и плотно сидящий шлем, затеняющий лицо, да сапоги из хорошей кожи. На плечах у латника лежала золотая цепь — знак того, что он не из рядовых.

— Что там? Дохлый пес? — кивнул латник на середину поля между французским барбаканом и ближним к городу английским рвом, где валялась косматая тушка, к которой уже слетелись трое воронов.