Алексей Смирнов - Склирена

Помещение телохранителей находилось на первом внутреннем дворе, на который гордо выступала знаменитая Сигма — главный портал священного дворца, украшенный колоннами фригийского мрамора. Двор этот носил название таинственного фиала Сигмы; весь окруженный колоннадой, он был мощен мрамором, и фонтан посреди его бил из массивной золотой раковины в серебряную чашу бассейна.

Направо от таинственного фиала Сигмы находились дворцы Дафнейский и Халкейский, с примыкавшею к ним церковью Св. Стефана и Кафизмою, дворцом императорской трибуны, откуда монархи, не выходя из стен укрепленного дворца, в виду всего народа присутствовали на играх в ипподроме.

Целый ряд зал тянулся за Сигмой; там, к длинной галерее сорока мучеников примыкала Жемчужина, помещение Склирены, и Кенург, внутренние покои царя; там же, среди множества церквей и молелен, высился Хризотриклин или Золотая палата с ее смелым куполом, с мозаичным образом Спасителя, проходя мимо которого из своих покоев, всегда, согласно обычаю, останавливались на молитву многие поколения императоров.

Кругом по террасам спускались к морю тенистые сады, с бассейнами, фонтанами, статуями, часовнями и беседками, с дивными видами, там и сям развертывающимися на Пропонтиду.

Глеб скоро познакомился со всеми уголками царского жилища; он пригляделся к его сказочной обстановке; его перестали удивлять массивные троны из литого золота, двери с серебряными барельефами, оклады икон, блистающие дорогими каменьями, мозаики, шелковые и пурпурные занавесы, пушистые восточные ковры.

Но нелегко было привыкнуть к складу придворной жизни. Особый и странный мир представлял этот огромный блестящий двор, с его шутами и евнухами, с бесконечными интригами и вечным страхом ссылки, темницы и пыток, — вся эта смесь золота с грязью и развратом, утонченной образованности с грубым невежеством и суевериями…

Почти месяц жил уже Глеб во дворце, когда накануне Троицына дня начальник отряда телохранителей, отдав различные приказания по случаю предстоящего назавтра большого выхода царя в св. Софию, отозвал в сторону Глеба и еще одного совсем молодого телохранителя — Михаила Алиата.

— А вас двоих, — сказал он им, — этериарх велел отправить к Хризотриклину на выход императора. Поздравляю вас, — вполголоса прибавил он.

— С чем ты поздравляешь нас? — спросил Алиат.

— Как с чем?! Это большая честь быть позванным к Золотой палате со всем синклитом. Притом я полагаю, что вас ожидает царская милость: может быть, дадут назначение или произведут в чин.

— В чин… в какой чин? — снова спросил Алиат.

— В какой — право не знаю; вероятно, в какой-нибудь не слишком большой. Едва ли тебя сделают завтра же кесарем или севастом. Впрочем, — махнув рукой, присовокупил начальник, — нынче все возможно, тем более, что у тебя немало знатной родни, а твой товарищ, — кивнув головой на Глеба, прибавил он, — определен к нам самою августейшею Склиреной.

И начальник телохранителей отошел от них, продолжая отдавать приказания.

— Завидует… — шепнул Алиат Глебу, — ведь его-то самого не часто приглашают к Хризотриклину. А мне уже давно обещана награда: только что это будет?

Почти на рассвете папия (ключарь), в сопровождении этериарха и дежурных, открыл одну из трех дверей священного дворца, выходивших на Сигму, главный его портал. Был еще первый час утра (по нашему счету — около шести часов утра), и заутреня только что отошла в церквах. Но, несмотря на раннее время, целая толпа придворных ожидала уже открытия дверей. Тут же, между колонн Сигмы, равнялись телохранители и этерии (дружинники), которым предстояло разместиться по внутренним залам или сопровождать царя на выходе.

Когда открылись двери, Глеб и Михаил Алиат обратились к одному из дежурных с просьбой провести их к Золотой палате. Вслед за ним вошли они в Богом хранимый дворец, вместе со всею толпой придворных. Большинство их размещалось на пути по залам, и до Хризотриклина имели право дойти сравнительно немногие. Стоя на внутреннем карауле во дворце, Глеб не раз уже проходил под высоким куполом этой обширной залы, украшенной мозаиками по золотому полю; но теперь все пришедшие остановились перед затворенными дверьми Золотой палаты, в так называемом илиаке. Илиаки в императорском дворце предшествовали почти всякой зале, составляя как бы ее преддверие: это были обширные террасы на уровне залы, частью под открытым небом, частью окруженные портиками и колоннадами. К илиаку Хризотриклина, также окруженному колоннадой, примыкала слева церковь Богородицы Фара, а с другой стороны — галерея Сорока мучеников, с Жемчужиной, помещением Склирены.

Здесь, на скамейках илиака, стали собираться понемногу все царедворцы; Глеб увидел тут и Лихуда, и Пселла. Других он не знал, но предполагал, что и они — важные сановники, судя по тому, как все поднимались с мест и приветствовали их при входе. Слышался сдержанный гул разговора; толпа блистала разноцветною парчой, золотом и драгоценными каменьями; по случаю Троицына дня в одеждах преобладал белый цвет.

Только папия с этериархом, в сопровождении чинов кувуклия (спальников) и препозитов (придворное звание), вошли в Золотую палату, поставя у дверей ее в илиаке часовых с топориками на длинных древках. Войдя из илиака, полного народа, в огромный, безлюдный Хризотриклин, чины кувуклия прежде всего достали и приготовили на бархатной скамье царские одежды — белые, затканные серебром и отороченные драгоценными каменьями; малую корону — золотую, тоже с каменьями, с длинными подвесками из жемчуга с обеих сторон.

Этериарх и папия, с большою связкой ключей, пошли далее открывать все необходимые для царского выхода двери.

На исходе первого часа начался выход царя в Золотую палату, где присутствовали лишь чины кувуклия, папия и этериах. Сначала дежурный препозит подошел к серебряной двери во внутренние царские покои и три раза постучался в нее. Служитель открыл двери, и препозит, сопровождаемый несколькими кувикулариями, взявшими на руки царские одежды, вошли к императору. Вскоре Константин, одетый уже в парадное и тяжелое облачение, показался в дверях Золотой палаты. Опираясь на плечо одного из спальников, он прошел между двумя рядами чинов кувуклия, падавших перед ним ниц. Это был первый выход царя после болезни; Константин сильно побледнел и осунулся, но привычка делать каждый шаг по установленному церемониалу, казалось, поддерживала его. Он подошел к помещающемуся в нише мозаичному образу Спасителя и, согласно обычаю, поднявшись перед ним на возвышение, встал на молитву.