Михаил Шатров - Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

Ольга Валериановна Палей, 52 года, супруга великого князя Павла Александровича Романова, дяди царя. После Октября эмигрировала во Францию, где и умерла.

КНЯГИНЯ ПАЛЕЙ. События развивались с ужасающей быстротой. 27 февраля после завтрака я пошла в маленькую, милую церковь Знаменья, чтобы помолиться и успокоиться. Полученные с утра телефоны были удручающи. В Петербурге горели здания суда, дом графа Фредерикса и полицейские участки. Везде появилось красное знамя — эта гнусная тряпка! Правительство не нашло ничего лучше, как только распустить Думу до после пасхи. Этот приказ буквально вынудили подписать бедного государя, который все еще был в ставке. Другой декрет, исходивший от революционеров, гласил: «Думе не расходиться, всем оставаться на своих местах». Родзянко, один из бунтовщиков, наиболее ответственный за несчастья России, решился наконец-то предупредить государя о серьезности положения и просил о назначении лица, которое бы пользовалось доверием народа. Дума пошла еще дальше в своей неслыханной революционной дерзости. Она сформировала какой-то временный комитет в составе Родзянко, Керенского, Шульгина, Милюкова, Чхеидзе и других зачинщиков смуты. Было от чего кружиться голове.

По дороге домой я заметила на улицах необычное волнение. Солдаты, растрепанные, в фуражках, запрокинутых на затылок, с руками в карманах, разгуливали группами и хохотали. Рабочие бродили со свирепым видом. В тревоге я поспешила вернуться домой, чтобы скорее увидеть князя.

В это время к нам приехал из Петрограда письмоводитель нашего нотариуса, очень умный и храбрый молодой человек. Он приехал, чтобы сообщить нам о важных событиях текущего момента и чтобы просить моего мужа настаивать на возможно скорейшем возвращении государя из Могилева. «Еще не все потеряно,— сказал он,— если бы государь захотел сесть у Нарвских ворот на белую лошадь и произвести торжественный въезд в город, положение было бы спасено». Мы с общего согласия решили, что государь, конечно, в курсе дела, что он знает, что ему следует предпринять, и что лучше всего предоставить ему самостоятельность в его действиях. Увы, увы, были ли мы тогда правы? Снова раздался звонок телефона. Мятежники только что взяли штурмом арсенал. В этот момент мы почувствовали, что почва действительно качается у нас под ногами.

Меня попросили к телефону. Это был посол Франции. «Я беспокоюсь о вас, милый друг,— сказал он,— у нас здесь прямо ад, всюду перестрелка! Спокойно ли у вас в Царском?» Я ответила ему, что признаки волнений уже есть.

Мой муж пришел в беспокойство. Он вызвал мотор, чтобы ехать к государыне. Я села с ним. Князь был в состоянии крайнего волнения. Ему не давала покоя полная неизвестность о судьбе государя, которого он обожал. Кроме того, ему в голову пришли кое-какие проекты, которые могли спасти положение.

Государыня приняла великого князя Павла (я осталась в машине), по своему обыкновению, в зеленой гостиной. И хотя во дворе было яркое солнце и очень тепло, здесь же все шторы были опущены. Она буквально металась по комнате и по растерянности мужа не заметила. На вопрос князя о здоровье детей, заболевших корью, государыня сказала:

— У всех температура. И Аня заболела. Все остальное хорошо. Только лифт не работает уже четыре дня, лопнула какая-то труба.

— Представляю, ваше величество, как нелегко вам сейчас,— сказал князь, но был сурово оборван.

— Сейчас не время говорить об этом. Что в городе?

— Говорят, анархия. И самое прискорбное — гвардия на стороне бунтовщиков.

— И это сообщаете мне вы, которому государь доверил пост инспектора гвардии? Дожили!

Оскорбленный муж мой Павел Александрович хотел было что-то сказать, но государыня не дала ему рта раскрыть.

— Я же предупреждала вас, что гвардию нельзя посылать в окопы. Они не могут простить нам, что мы поставили их под пули, и теперь нам не на кого положиться. Где Михаил?

— Он в городе, я говорил с ним по телефону. Мы пришли с ним к мнению, что дарование конституции в этот прискорбный момент может успокоить смуту.

— К чему же вы пришли еще? — едва сдерживая себя, спросила Александра Федоровна.

— Мы полагали, что ответственное министерство... — князь смешался от такого напора государыни и не смог продолжать.

— Если бы императорская фамилия поддерживала государя, вместо того чтобы давать ему дурные советы и интриговать за его спиной,— чеканя каждое слово, говорила государыня,— тогда бы ничего не случилось!

— Я полагаю,— великий князь Павел был вынужден сдерживать себя,— что ни государь, ни вы, ваше величество, не имеете оснований сомневаться в моей преданности. И к этому могу присовокупить, что сейчас не время вспоминать старые ссоры, а необходимо во что бы то ни стало добиться скорейшего возвращения государя.

— Я просила его об этом.

Они сухо простились. Когда великий князь садился в мотор, кто-то сообщил, что толпа волнующихся и угрожающих рабочих покинула фабрики в Колпино и направилась в Царское. Время от времени где-то трещали выстрелы. Мы были очень напуганы. На каждом шагу нам встречались патрули с белыми нашивками на левом рукаве. Мы не знали, были ли это войска, оставшиеся еще верными нам или же перешедшие на сторону восставших. Повернувшись к князю, я сказала ему, что у меня предчувствие: я вижу наш дворец объятым пламенем и все прекрасные коллекции разграбленными и уничтоженными. Муж промолчал, но я чувствовала, что мое волнение передалось и ему.

Увы, позднее, после ссылки государя в Тобольск, когда ничто больше не удерживало нас в Царском, именно эти коллекции, эти богатства погубили нас, так как вместо того, чтобы бежать, пока еще было время, мы остались, будучи не в силах расстаться с дорогими нам вещами. Могла ли я предполагать, что самое драгоценное и нами любимое из всех сокровищ — жизнь сына моего, князя Владимира, будет ценой, заплаченной нами за эти богатства.

Мы возвратились домой около трех, и я была очень удивлена, найдя наш дворец на месте, лакеев в ливреях и коллекции нетронутыми.

ЛЕНИН. Что там в России? Эта мысль непрерывно преследовала меня в те дни... С осени 16-го года в Питере было 500 забастовок. Две трети из них — политические... Сейчас достаточно искры, чтобы произошел взрыв... А может быть, уже началось? Я понимал, что, возможно, именно сейчас там проверяются результаты всей нашей работы. Сумели ли мы так воспитать своих... и сумеют ли они сами, одни? Разве отсюда подскажешь? А ответы им, может быть, нужны уже сегодня...

История многих предшествующих революций была трагична. Где сейчас те великие лозунги, которые были начертаны на их знаменах,— свобода, равенство, братство, где та справедливость, за которую гибли на баррикадах? Народ, доведенный до отчаяния ценой кровавых жертв, сбрасывал ненавистный режим... А потом?