Михаил Щукин - Осиновый крест урядника Жигина

«Дождемся утра, Ванюшка, — думал он, — запряжем лошадку и съедем отсюда. А в город вернемся, найдем где приютиться, и будем жить, как добрые люди живут. К Парфенову я больше не вернусь, гнилой человек оказался, ну и ладно… Клином свет на нем не сошелся…»

И много еще о чем думал Диомид, карауля безмятежный сон Ванюшки до самого утра.

А утром запряг лошадку, усадил мальчишку в сани, и они уехали, оставив зимовье и запертых в каморке варнаков. Выпускать их Диомид не рискнул. Был уверен, что они оба живы, и поэтому опасался — навалятся вдвоем… Нет, пусть посидят день-другой, с голоду не помрут, а на прииске он про них обязательно скажет.

— Дядя Диомид, смотри, а там чего такое? — востроглазый Ванюшка даже встал в передке саней, как столбик, удивленный донельзя. — Шуба, кажется, и мясо лежит…

Лошадь в это время задергалась в хомуте, потянула в сторону и уши у нее настороженно встали торчком. Диомид натянул вожжи, остановил лошадь, вышагнул из саней и замер, пораженный увиденным: в клочья изодранная шуба валялась на снегу, а вперемешку с этими клочьями — красные, рваные останки человека.

Недалеко ушел Павел Лаврентьевич Парфенов. Перехватила его волчья стая на пустынной дороге и справила свой скорый пир.

«Вот тебе и золото, вот тебе и богатство!» — Диомид запрыгнул в сани, подстегнул лошадь, и та охотно побежала от страшного места.

Ванюшка о чем-то спрашивал Диомида, но тот молчал и не отзывался. Что он мог сказать мальчишке? Лучше ему сейчас, по малости лет, ничего не знать.

До прииска они добрались быстро и благополучно, переночевали в крайней избе, попросившись на постой, а на следующий день Диомид разыскал стражника Хрипунова и рассказал ему о том, что произошло на зимовье.

— Ты ступай пока в контору, — сказал ему Хрипунов, — побудь там с мальчишкой, а после я решу, куда вас направить…

Но Диомид его не послушался и прямиком поехал в Ярск, решив так: хватит, напутешествовались, к дому пора прибиваться.

Дохнуло в лицо густым, сырым запахом мерзлой земли — как из могилы, недавно вырытой. Плечи невольно передернулись, но не от холода, а от непонятной тревоги, которая охватывал все сильнее — с каждым шагом по широким ступеням из толстых лиственничных пластин [18] Пластины — бревна, распиленные наполовину. . Ступени вели вниз, глубоко под землю.

Береста, намотанная на палку, горела длинным и узким пламенем, освещая земляные бока спуска, затянутые густым инеем. Отблески падали на стылые ледяные иглы и они искрились, а когда их нечаянно задевали, осыпались с легким стеклянным звоном.

Вот и последняя ступень, дальше — прочный настил из таких же лиственничных пластин и узкие, низкие двери без всякой ручки.

— Подержи, — Яков передал Жигину палку с горящей берестой, сам встал на колени, ухватился обеими руками за крайнюю пластину, закряхтел от натуги, но пластина ему не поддавалась. Тогда он нагнулся еще ниже, колесом выгнув спину, закряхтел еще громче, и пластина шевельнулась, вырываясь из земляного гнезда, в котором лежала. Яков вывернул ее до конца, поднял и прислонил к стене. На дне выемки оказалась широкая полоса толстой жести, а под ней — углубление, похожее на маленький колодец с деревянным срубом, только воды не было, ровно лежал на дне серый песок. Из правого бока этого колодца торчал железный винт с крупной резьбой и с прикованной на конце рукояткой.

Яков осторожно спустился в колодец, взялся за рукоятку, снова закряхтел и провернул ее на один оборот. Дальше пошло быстрее, винт легко подавался, и узкая дверь, тонко и противно поскрипывая, стала опускаться, как будто уходила под землю. Ясно стало, что хитрый механизм, спрятанный где-то от глаз, открывал и закрывал дверь, которая изнутри оказалась сделанной из цельного железа. Такую ни топором не возьмешь, ни ломом.

Скрип прекратился, дверь опустилась полностью, и Яков, вылезая из колодца, глухо и часто дыша, пригласил:

— Милости просим, господин урядник, пробирайтесь, полюбуйтесь на богатство.

— Нет уж, — мотнул головой Жигин, — давай ты сначала, а я за тобой.

— Боишься?

— Опасаюсь. Служба у меня казенная, а голова своя.

— Вона как! Ну, ладно, свети лучше.

И Яков первым, согнувшись, полез в узкий проход, тускло освещенный колеблющимся пламенем. Жигин, выставив перед собой палку с берестой, последовал за ним. Одолел проход, попытался выпрямиться и ударился головой о низкий потолок, зашитый, как и стены, толстыми плахами.

— Сгибайся, урядник, иначе затылок расколотишь. Тут хоромы невеликие.

Хоромы действительно были невеликие, шага три-четыре от одной стенки до другой, не больше. В углу стоял на полу небольшой железный ящик, в середине которого зияла неровная дыра.

— Здесь замок был, в ящик вделанный, — пояснил Яков, — напильником пришлось выпиливать, всю весну скрипел. Выпилил… Открывай, урядник, погляди.

Жигин нагнулся, открыл ящик. Блеснуло при свете пламени золото — будь оно проклято! Ведь из-за этого блеска, ослепившего многих людей, он едва не лишился своей Василисы, из-за него пришлось убивать, и сам мог быть не раз убит, и еще неизвестно, удастся ли выбраться живым из всей этой передряги, из-за него пришлось пережить столько мытарств и оставить на снегу брошенного, как подзаборника, хорошего мужика Земляницына… Эх!

И зло плюнул урядник от всей души на золото. И крышку ящика захлопнул. Повернулся к Якову:

— Закрывай лавочку, полезли наверх.

Яков стоял и не шевелился.

Береста на палке догорала, пламя начинало съеживаться. Жигин достал из кармана запасной кусок бересты, навернул его на угасающее пламя, подождал, когда оно разгорится, и поторопил Якова:

— Пошли, чего встал? Уснул?

Тот тряхнул лохматой головой, словно и впрямь просыпаясь, сдвинулся с места. Они вылезли через узкий проход, опустили дверь, уложили на прежнее место жесть и пластину, стали подниматься по ступеням наверх, и, когда уже почти поднялись, Яков неожиданно попросил:

— Дай-ка мне огонь, я тут сам посвечу. Ты стой на месте.

Просунул палку между ступеней и осветился столб, на самом верху которого была затянута веревочная петля. Дальше веревка уходила вверх.

— Видишь петлю, урядник?

— Ну, вижу. И чего?

— А того… Спрашивал, как я с Азаровым хотел рассчитаться? Вот теперь отвечаю. Веревка эта наверху, в земле прикопана, и тянется она по желобку деревянному, чтобы не сгнила. До самой осины тянется, осину ты видел. Если за эту веревку дернуть посильнее, столб вывалится, а вся земля сверху — рухнет. Был Азаров — и нет его! Да только не исполнится моя мечта, об этом и жалею, до слез жалею…

— Погоди, про мечту и про жалость после расскажешь. Как столб-то вывалится?