Михаил Щукин - Осиновый крест урядника Жигина

— А Ванюшка где?

— Там, где-то у них, они его отдельно держат.

— А почему отдельно?

— Расторгуев решил его себе забрать.

— Как это — себе забрать?

— Вот так. Забрать. Поглянулся ему мальчишка, я, говорит, из него помощника себе сделаю.

— Разбойника?

— Нет, — слышно было, как Парфенов засмеялся, — не разбойника, а благовоспитанного юношу, камергера Его Императорского Величества.

Не сразу, но Диомид догадался, что хозяин шутит, а Ванюшку, действительно, желают взять в шайку и обучить разбойному ремеслу. А что — парнишка ловкий, смышленый, если подчинить его дурной воле, он в любом деле пригодится, в любую форточку и в любую дырку проскользнет.

Ну, уж нет, не бывать такому раскладу!

И не зря он, Диомид, вернулся в зимовье. Понадобится — он здесь и голову сложит, но Ванюшку выручит. Даже страх, который не отпускал его, как будто притупился. Тревога за чужого мальчишку, ставшего для него родным, пересилила, и он сейчас уже не думал ни о чем, кроме одного — как отсюда выбраться.

На ощупь нашел дверь, толкнулся в нее плечом, проверяя на прочность, и отступился — дверь от его толчка даже не пошевелилась. Прочно была сколочена и крепко сидела на кованых железных петлях. Толстые бревна, проложенные в пазах сухим мхом, были и вовсе неподвижны, как каменные валуны. В отчаянии Диомид вернулся к лавке, сел осторожно и положил широкие ладони на колени. Спросил:

— Павел Лаврентьевич, не подскажешь, как нам отсюда выбраться?

Парфенов в ответ еще раз рассмеялся и посоветовал:

— Давай спать укладываться. Никак нам отсюда не выбраться. Сидеть будем и ждать, когда Расторгуев вернется. Может, и повезет нам, может, отпустит. А про мальчишку забудь — не отдаст он его. Даже глаза загорелись, когда говорил, что себе заберет. Тут уж ничего не сделать. Забудь, судьба такая.

Лица хозяина Диомид в темноте не видел, но голос его слышал очень хорошо, и голос этот, а не слова яснее ясного сказал ему, что сам Павел Лаврентьевич думает сейчас и заботится только о самом себе. И нет ему никакого дела до Ванюшки и Диомида. Кто они ему? Да никто! Так, пустое место. Он таких, как Диомид, еще десяток наймет, если нужда будет. А уж мальчишек, бедующих без родительского надзора, и вовсе не сосчитать. Найди и выбери любого, если хочется тебе, чтобы рядом живая душа пребывала.

От таких мыслей Диомид раздосадовался и даже ладонями хлопнул по коленям. Хлопнул и услышал, что в кармане штанов что-то глухо брякнуло. Сунул руку — вот те новость! Спички, целый коробок. Вспомнил, что в приисковой конторе, когда там был, попросил у стражника огоньку, чтобы прикурить цигарку. Тот дал ему коробок, и пока Диомид прикуривал, стражника позвали, он ушел, а коробок так и остался у Диомида. Сунул в карман и позабыл, а сейчас неожиданно обнаружил.

Он чиркнул спичку и маленький, трепещущий огонек растолкал темноту, осветил бревенчатую стену и мох в пазах. Бревна были подогнаны неплотно, а может, высохли и повело их, но в пазы, если вытолкнуть мох, можно, хотя и с трудом, просунуть руку.

— Помогай, Павел Лаврентьевич, — попросил он.

— Ты чего задумал, дурной, сядь! Спрячь спички! — это уже был голос хозяина — суровый, властный. И в другое время Диомид, не раздумывая, беспрекословно бы ему подчинился. Но сегодня этот голос не имел над ним никакой силы.

Из растрескавшегося бревна выковырял пальцами тоненькую щепочку, зажег ее и вставил лучинку в узкую щель. Хилое пламя тускло осветило каморку. При этом пламени он принялся вытаскивать мох из пазов, а там, где он подавался, выталкивал его наружу, в коридор. Парфенов так и не поднялся, чтобы ему помочь, продолжал сидеть на прежнем месте, но больше не приказывал, видимо, понял, что вышел дворник из-под его воли. А Диомид тем временем, не оглядываясь на него, уже освободил широкую щель в пазу между бревнами и стал поджигать сухой мох и проталкивать в эту щель. Туда же ушел и большой лоскут, оторванный от подола рубахи. В каморке резко запахло дымом. Мох, конечно, не береста, разом не вспыхнет, но тлел он хорошо и худо-бедно разгорался. Прошло еще время и в щели стали мерцать розовые отсветы. Диомид подождал, когда они замерцают ярче, и лишь тогда закричал и стал стучать ногами в дверь.

Дым становился все гуще и удушливей.

В коридоре застукали шаги — кто-то бежал к каморке. Диомид, продолжая кричать, отступил чуть в сторону, и когда снаружи загремел открываемый запор, он яростно вывалился из дверного проема, как медведь из берлоги, когда поднимают зверя длинной жердью и будят посреди зимней спячки. Руки вскинулись сами собой, сомкнулись, ухватив кого-то за грудки, кого — он даже разглядеть не успел, и с маху, со всей силы, грохнул противника об стену. Толстые бревна отозвались глухим звуком. Диомид, стервенея от ярости, которая сейчас захлестывала без остатка, бил и бил обмякшее в его руках тело, будто хотел вколотить варнака в дерево. И пропустил момент, не оглянулся, только всхрапнул, когда сзади кто-то обрушился на него и замкнул горло сильной и безжалостной рукой.

— По-мо-ги! — захрипел Диомид, задыхаясь от дыма и от руки, перехватившей ему горло. Хрипел из последних сил, звал Парфенова, но не дозвался, и помощи не последовало, только метнулась тень по стене, озаренной пламенем, и исчезла. Даже звука шагов не услышалось, будто пролетел Павел Лаврентьевич по воздуху, устремляясь к выходу из зимовья.

А рука вжималась в горло, не ослабевая, сильней и сильней, не оставляя уже и малой щелочки, через которую проникал бы воздух. Замелькали в глазах цветные кругляши, еще чуть — и он обессилит окончательно. Задыхаясь, Диомид вздернул руки и вдруг наткнулся на голову нападавшего, в последнем отчаянном усилии запустил пальцы в густые волосы, рванул их изо всей силы, выдирая с корнями, и рука ослабла. Успел глотнуть воздуха и снова сомкнул пальцы, еще раз рванул и вывернулся из плена душившей его руки. Навалился, сшиб варнака с ног и теперь уже на его шее свел руки в мертвой хватке. Когда тело под ним перестало дергаться, он поднялся. Ноги дрожали и плохо слушались, но Диомид еще нашел силы и затоптал разгорающееся пламя. Затащил варнаков в каморку и захлопнул запор. Выбрался из коридора, настежь распахнул входную дверь и лишь тогда отдышался. Крикнул:

— Павел Лаврентьич, ты где?!

Отзыва ему не последовало. Он еще несколько раз крикнул — ни звука. Понял, что звать своего хозяина бесполезно — сбежал он. Кинулся, спасая себя, прямо в ночь — подальше от проклятого зимовья.

— Ну, и черт с тобой! — вслух сказал Диомид и пошел искать Ванюшку.

Нашел он его спящим на топчане. Лицо мальчишки освещало пламя свечки, горевшей в жестяной плошке. Диомид склонился над ним, долго разглядывал, словно после длительной разлуки, и душа успокаивалась. Теперь ее уже ничего не пугало.