Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Маркевич быстрым жестом вспушил баки, глаза цепко впились в деревенского гребца:

— У сказки должен быть конец. Счастливый или печальный?

— А это кому какой по душе придётся, — ответил рассказчик. — Знамо одно — принесла она молодому водяному князю потомство и жили они там, на дне, счастливо... Другие к этому концу свой приторачивают: дескать, как ни радостно было в царстве речном, всё домой тянуло. Взял слово с неё: «Ровно на три дня отпускаю тебя в село повидать родичей — и чтобы никому ни слова». Не сдержала обещания — и время проволынила, и тайну свою и мужа выдала. Бросились сельчане с неё золотые украшения рвать да грозятся в реке того ужа изловить, что сказочным царством владеет. «Так лети же ты теперь, жена, серою кукушкою за то, что променяла меня на злых людей, завистников на моё царство!..» Так что вы, барин, сами выбирайте, какое окончание вам по сердцу...

После обеда в кабинете Алексея Константиновича Маркевич, похлопывая себя по окорокам, восторгался:

— Вы не представляете себе, дорогой граф, каким одарили меня подарком! У меня уже созрел план романа, действие которого я определю здесь — в вашем замке и на реке, которую я назову Алый Рог. А центром повествования станет легенда о девушке, в судьбе которой — тайна!..

— У каждого своя фантазия, мой милый друг, о чём уже сказал вам сегодня наш кормчий. Для меня же Красный Рог — это прежде всего северная окраина древней Киевской Руси — поры нашей золотой и счастливой народной юности, когда мы, русские, не поворачивались к Западу спиной, а являлись частью общего с ним мира. Тенденций в своём творчестве я не придерживаюсь, это вам известно, но бывают тенденции невольные, а я собираюсь написать несколько баллад из нашего европейского периода — так туда моё сердце и тянет.

Маркевичу уже была известна первая историческая баллада Толстого, названная «Змей Тугарин». Начиналась она мажорно — картиной пира князя Владимира на холмах стольного града Киева. Пирует славный князь, и все по очереди слагают ему песни. Но вот выдвигается из среды гостей незнакомый певец:

О гибели Киева была его песнь. Певец предрекал времена, когда Киев обнимет пламя и дым, русские попадут в полон к чужеземным завоевателям, станут их рабами.

Но не это самое страшное, что ожидать будет внуков вольной и свободной Киевской Руси.

И тогда-то настанет по-настоящему страшное время на Руси.

Вспомнив эти строки, Маркевич не сдержался:

— Значит, Киевская и Новгородская Русь как идеалы свободы — против московского периода нашей истории, который вы называете и татарским, и монгольским, то есть, иначе говоря, варварским?

— Именно так вы меня поняли, милый друг. Цель моя — передать в затеянных мною балладах колорит любимой мною эпохи, а главное, заявить нашу общность в те времена с остальною Европой, назло московским русопётам, избравшим самый подлый из наших периодов, период московский, явлением русского духа и русской свободной воли.

Гость вскочил:

— Но ведь то была воистину славная эпоха собирания Русской земли!

— «Собирания Русской земли»! — иронически повторил Толстой. — Собирать — это хорошо, но спрашивается — что собирать? Клочок земли — это лучше, чем куча дерьма. А при Иоанне Грозном, например, с яростью, достойной монголов, обрушившихся на Русь, как стая саранчи, происходило не объединение равных, а уничтожение тех, кто уже достиг в своём развитии истинной свободы, без которой-то и невозможно естественное становление и развитие государственности!

— Постойте, граф! — Дородная фигура Маркевича возвышалась как монумент. — Однако Москва как центр державы и создала могучую государственность!

— Вы полагаете? — склонил голову чуть набок и прищурился Толстой. — Есть люди, которые утверждают, что государственность нам принесли варяги, они же, скандинавы-де, одарили нас и свободой. Враки! Скандинавы не устанавливали, а нашли уже вполне установившееся вече. Заслуга их в том, что они его сохранили, в то время как гнусная Москва его уничтожила — вечный позор Москве. Не было нужды уничтожать свободу, чтобы победить татар, не стоило уничтожать деспотизм меньший, чтобы заменить его большим.

Рука Маркевича машинально потянулась к ляжке, но хлопка не совершила.

— Так вы считаете, царствование Грозного и иных правителей повернуло нас вспять, сделало хуже и слабее, чем мы были?

— Да, милейший, деспотизм никуда не годится, какими бы целями он ни прикрывался, как бы ни оправдывал свою жестокость!

— Однако позвольте всё же не согласиться, любезный граф, с вашим взглядом на наше прошлое. Вглядываясь в варварские черты истории, я, например, приветствую грубую, но могучую силу, создавшую наше государство, опираясь на которое Александр Первый устоял против целой Европы и вступил в Париж. Именно благодаря нашему московскому периоду Европа могла быть освобождена от корсиканского чудовища, и в более или менее близком будущем именно наша Россия, созданная сильными руками, принесёт освобождение и другим народам. Но для этого Россия должна прежде всего понять свои интересы и радеть о них, вопреки всяким посторонним соображениям, если таковые окажутся несовместимыми с её национальными целями.

— Ого, — воскликнул граф, — куда вы метите! К дальнейшему собиранию земель? И всех, так сказать, — под знамя российского деспотизма, даже тех, кто цивилизованнее нас по своему образу жизни, но в ином, грубом смысле, увы, слабее?

— Вам же отлично известна дарвинская теория — в борьбе за существование победителем выходит только ловкий и храбрый. Не тем же законам подчинена и история человечества? И я как истинный русский...

Толстой нетерпеливо перебил гостя:

— А я, представьте, в таком случае не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов и до проклятой Москвы, ещё более позорной, чем самое монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом!.. Иногда мне, право, представляется такая картина. Если бы перед моим рождением Господь Бог сказал мне: «Граф! выбирайте народ, среди которого вы хотите родиться!» — я бы ответил ему: «Ваше величество, везде, где вам будет угодно, но только не в России!»