Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

«Ясную Поляну Льва Николаевича знаю. Он ведает толк в деревенской жизни, сам, можно сказать, стал форменным мужиком. Теперь вот погляжу хозяйство другого Толстого. Не зря сорвался он с царских хлебов в родную деревню, видно, дедовская казацкая кровь взяла верх над дворцовой планидой. Вот и узнаю, что и как у него, вчерашнего царского флигель-адъютанта, а теперь новоявленного помещика», — решил про себя Фет и велел кучеру Степану завтра поутру везти себя на станцию железной дороги.

Как и обещал Толстой, в Брянске на привокзальной площади гостя ждала превосходная графская тройка, запряжённая в коляску-тарантас.

Однако, как вскоре заметил практичный владелец процветающей Воробьёвки, дорога, по которой они пустились в путь, никак не годилась для такого экипажа. Шла она лесом и потому пересекалась древесными корнями, а местами была застлана бревенчатым накатом. На телеге по такой «гармошке» ещё куда ни шло, но как можно здесь да на рессорах? На каждом шагу подбрасывало так, что недолго было вытрясти всю душу.

Меж тем места тут были и впрямь чудесные. Невзирая на некоторое однообразие хвойных лесов, через которые пролегал путь, то здесь, то там взору открывались живописные виды. Густая стена елей порою раздвигалась, давая место озерцу, покрытому водорослями, и оттуда, при громе экипажа, почти из-под самых копыт лошадей с кряканьем вылетали огромные дикие утки. А по временам на высоких вершинах сосен виднелись мощные отдыхающие орлы.

По сторонам дороги леса бежали до самого Красного Рога. И когда тройка уже въехала в тенистую аллею и в конце её показался старинный барский дом, напоминающий замок, тут только лес и отступил. На самом же деле деревья лишь покорно как бы отошли на время в сторонку, чтобы завтра вновь сопровождать путников, когда они отправятся на вожделенную охоту.

Гостя и его спутника, тоже приехавшего с ружьями и ягдташем, граф Алексей Константинович и его милейшая жена Софья Андреевна встретили радушно. Обоих поселили в отдельном флигеле, где они могли, никого не тревожа, подниматься, когда им заблагорассудится, и идти в лес, а равно и отдыхать, когда на то будет их воля...

Однако охота не задалась. Фет сразу определил, что хозяин Красного Рога, несмотря на то что когда-то с великим князем, а затем и императором Александром Николаевичем вдвоём ходили не на одного медведя, в охоте на боровую дичь разбирался не совсем важно. Скорее он полагался на мнение лесных сторожей, не бог весть каких охотников, которые ему и докладывали о том, что окрест дичи развелось — гибель. Когда же эти «знатоки» привели гостей в строевой лес, Афанасий Афанасьевич обнаружил, что никаких тетеревов здесь быть не может. Во-первых, потому, что выводков ищут по кустам и гарям, а во-вторых, потому, что если даже случайно на них напасть, то дичь тут же скроется в вершинах деревьев — и конец.

К тому же время было нестерпимо знойное, и гости довольно рано возвращались домой под спасительную прохладу, так и не обзаведясь ни одним трофеем.

Но под сводами старинного замка все охотничьи неудачи отступали перед гостеприимством милейших хозяев. Право, поначалу трудно даже было выбирать между беседами с Алексеем Константиновичем в его кабинете и разговорами в обществе Софьи Андреевны.

Граф и графиня оказались на редкость увлекательными собеседниками. Алексей Константинович, к примеру, говоря о серьёзных вещах, вдруг неожиданно преображался, и тогда его речь озарялась перлами из Козьмы Пруткова. Софья Андреевна, угощая у себя чаем, поражала тем, что могла часами говорить обо всех видах искусства, включая литературу, живопись, театр, всегда сопровождая свой рассказ тонкими и оригинальными высказываниями. А то тут же оборачивалась к роялю и очаровывала слушателей своею игрою и пением.

Два дня кряду после завтрака граф читал сначала «Фёдора Иоанновича», а затем ещё не оконченного «Царя Бориса».

Сцены были живые, яркие, и новая трагедия обещала стать достойным завершением знаменитой драматической трилогии, начатой ещё «Смертью Иоанна Грозного».

В таком обществе, где кроме знаменитого автора широко известных драм, исторической повести «Князь Серебряный» и многих задушевных стихов находилась и главная Муза его жизни — его супруга, Фета не надо было упрашивать, чтобы и он прочёл что-нибудь своё. Стихи его, как всегда изумительные, теперь, в исполнении их автора, звучали особенно сердечно и вызвали неподдельный восторг.

Меж тем интерес гостя не мог не коснуться и положения дел в имении. Однажды состоялась прогулка в большой линейке по лесным дачам. Всех везла прекрасная четвёрка. По страсти к лошадям, Фет спросил Толстого о цене левой пристяжной.

— Этого я совершенно не знаю, — был ответ Алексея Константиновича, — так как хозяйством решительно не занимаюсь.

Через какое-то время недоумение Фета ещё более возросло. Там, где леса уступали место раздольным сенокосам, гость заметил обилие стогов.

— Зачем столько сена — у вас что, большие стада?

— Да нет, — пояснил оказавшийся рядом управляющий. — Сено накапливается в течение двух, а то и трёх лет. Затем мы сжигаем стога.

— Быть такого не может! — изумился Фет. — Это же всё равно что ассигнации жечь!

Толстой засмеялся:

— Я же вам говорил, любезнейший Афанасий Афанасьевич, что в сельских делах, как бы сказал Козьма Прутков, я ни в зуб ногою...

Открытие сие потрясло Фета: «Так зачем же граф оставил своё положение при дворе и заточил себя в поместье, которым не занимается вовсе, и оно, это поместье, пропадает на глазах?»

Лет семь тому назад до Фета дошло: граф Алексей Константинович Толстой неожиданно оставил службу при императорском дворе и удалился прочь из Петербурга, поселившись в захолустье России. Сразу же пошли самые разные толки о поступке графа, о котором все знали, что он с самых детских лет был в дружеских отношениях с нынешним государем и мог, что называется, в любой день входить к нему в кабинет, никому не докладываясь. Что же заставило его сделать такой шаг — не к трону, о чём мечтают многие и многие, а, напротив, прочь от дружеского расположения царя?

«Блажь!» — был ответ тех, кто сам спал и во сне видел, как бы удостоиться чести быть в близком императору кругу. Знающие добавляли: якобы царь был сильно сконфужен просьбою графа об отставке и просил его не торопиться.

«Алёша, — говорил своему другу государь, — да какие, право, у тебя обязанности при дворе, которые были бы тебе в тягость?»

Неоднократные просьбы графа ни к чему не приводили. «Послужи, Алёша, послужи», — мягко возражал ему царь.

И всё же Толстой решился идти до конца. Он подал официальное прошение:

«Ваше величество, долго думал я о том, каким образом мне изложить Вам дело, глубоко затрагивающее меня, и пришёл к убеждению, что прямой путь и здесь, как и во всех других обстоятельствах, является самым лучшим. Государь, служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре; знаю, что каждый должен в меру своих сил приносить пользу отечеству, но есть разные способы приносить пользу. Путь, указанный мне для этого Провидением, — моё литературное дарование, и всякий иной путь для меня невозможен».