Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Другой человек схожей судьбы — один из благороднейших русских людей, талантливейший поэт, прозаик и драматург, беспощадный обличитель тирании и деспотизма — Алексей Константинович Толстой.

А ведь, казалось, его род, как и он сам, был обязан своим положением в обществе именно тому самому везению, тому самому «случаю», что, как по волшебству, в одно мгновение превращало доныне неизвестных людей в сильных мира сего!

Впрочем, этот роман так и задуман — вся неповторимая судьба героя от самых его корней...

...что за прелесть «Бабушкин кот»! я прочёл

два раза и одним духом всю повесть, теперь

только и брежу Трифоном Фалалеевичем

Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза,

повёртывая голову и выгибая спину. Погорельский

ведь Перовский, не правда ли? [2] ...что за прелесть «Бабушкин кот»!.. только и брежу Трифоном Фалалеевичем Мурлыкиным, — «Бабушкин кот» — так А. С. Пушкин в письме к брату Льву от 27 марта 1825 г. (из Михайловского в Петербург) называет повесть Антония Погорельского (А. А. Перовского) «Лафертовская маковница», героиня которой промышляет выпечкой и продажей медовых маковых лепёшек. Лафертовская (Лефортовская) часть Москвы располагалась на левом берегу р. Яузы и называлась так в честь сподвижника Петра I Лефорта. А. С. Пушкин в цитируемом письме оговорился; на самом деле герой повести Погорельского звался Аристархом Фалалеевичем, а не Трифоном.

Погорельский... был... лучшим из худших, то

есть, если угодно, очень хороший писателем.

два лишь показались деревянные пригороды столицы, сердце предчувственно сжалось и затрепетало. Да нет, ещё ранее, должно быть, уже на последней у границы России маленькой немецкой почтовой станции — аккуратной, чисто прибранной, с цветочными горшками в плетёных корзинах перед окнами, — будоражаще вошла в сознание мысль: впереди — дом!

Что ж говорить о душевном настрое, когда по сторонам дорожной кареты замелькали гранитные парапеты Фонтанки, дородные и затейливые дворцы, на задах которых то там, то здесь виднелись только что распустившиеся сады, и он переступил порог особняка, приметно выделяющегося в линии строений между Обуховским и Семёновским мостами.

От волнения ещё больше стал припадать на правую ногу, когда узрел наверху парадной лестницы матушку и спускавшихся следом за нею девиц.

Сразу даже не сообразил, что это сёстры, за его отсутствие не только выросшие издёвочек, но ставшие совсем невестами.

— Алёша! Живой! — Матушка обняла сына, и он, целуя её, ощутил привкус слёз, которых она не скрывала, хотя счастливо улыбалась.

Он тут же подхватил на руки Ольгу, потом, кажется, Анну, но матушка его остановила и поворотом всё ещё красивой, гордо посаженной головы указала на начинающуюся от лестницы анфиладу:

— К нему, к нему! Давеча спрашивал, когда проездом был князь Репнин [3] Князь Репнин — Репнин (Репнин-Волконский) Николай Григорьевич (1778 — 1845), брат декабриста С. Г. Волконского, участник Отечественной войны 1812 г., малороссийский генерал-губернатор (1816 — 1834), генерал от кавалерии; с 1834 г. член Государственного совета. Был женат на Варваре Алексеевне, дочери графа А. К. Разумовского. : скоро ли тебя ожидать? Так что с нами ещё успеется... А уж его, коли он настроился, не искушай. Ступай, ступай к нему. Всё обойдётся, я чувствую: встал нынче, как говорится, с правильной ноги...

Не заметил, как пролетел одну за другой комнаты и оказался перед резными дверями кабинета.

И как раз здесь, у этих дверей, радостное возбуждение души вдруг сменилось чем-то таким, чему сразу и не подберёшь названия. Оробел? Да нет, тут другое...

Слуга в красной ливрее, почтительно склонившись, уже распахнул дверь, и Алексей Перовский, усилием воли взяв себя в руки, чтобы окончательно не стушеваться, не броситься назад, шагнул, как входят в воду, в полумрак огромного кабинета.

Граф Алексей Кириллович [4] Разумовский Алексей Кириллович (1748 — 1822) — граф, русский государственный деятель. Сын К. Г. Разумовского (см. коммент. №8). В 1810 — 1816 гг. — министр народного просвещения. Содействовал расширению сети начальных школ и гимназий. При нём открыт Царскосельский лицей. сидел в дальнем конце с краю большого стола — во фраке со звездой, сухой и жилистый. На его тонком и строгом стареющем лице, казалось, не дрогнула ни одна жилка — и только неожиданным блеском вспыхнули умные глаза, когда Алексей, чуть склонившись, припал к узкой, унизанной перстнями руке.

— Будет, будет! — отдёрнул руку граф. — Садись насупротив, к свету. Дай тебя разглядеть.

Взгляд скользнул по стройной двадцатидевятилетней фигуре штабс-ротмистра, затянутого в мундир лейб-гвардейского уланского полка, задержался на Владимире четвёртой степени, Анне второй с алмазными знаками к ней и на зелёном кресте — ордене, особо установленном для саксонцев, отличившихся усердием к России, и для русских, служивших в Саксонском королевстве.

— Ведаю по твоим письмам, и князь Николай Григорьевич сказывал: служил исправно, отмечен самим государем. Однако не смысл жизни — внимание двора. Превыше всех властей человеку должно почитать власть собственного ума и талантов. Остальное — преходяще.

Густо-янтарный огонь в глазах остыл, лицо приняло выражение надменности.

Таким точно, холодным и жёстким, увёз лик графа в своей памяти Алексей, когда четыре года назад покидал этот дом.

Нет, тогда лицо графа было не просто надменным, оно выражало гнев.

А всего-то и явилось причиной неудержного расстройства желание Алексея зачислиться в военную службу.

Не юнцом неоперившимся круто менял судьбу Алексей — вышел из Московского университета доктором философии и словесных наук, начал службу в департаменте Сената с довольно высокого для молодых лет чина коллежского асессора, уже занял место чиновника по особым поручениям — и нате! — эполеты офицера казачьего полка!

Узнав, что дело сделано, граф не сдержал себя:

— Так-то вы платите мне за мою заботу о вас! — Он перешёл на французский язык — как ему казалось, несравненно более выразительный и приличествующий предмету разговора. — В угоду порыву слепого честолюбия вы хотите пуститься в глупую авантюру! Вы неблагодарны, бесчувственны! Всё ваше прежнее послушание — сплошное лицемерие, подсказанное желанием получить от меня имение... Что ж, попробуйте, но в таком случае не попадайтесь мне на глаза и не рассчитывайте на вашу мать...

Алексей вылетел тогда из кабинета пулей — бледный, оскорблённый несправедливостью. Но прежде чем покинуть дом, оставил такое же категорическое по тону, как слова графа, письмо: