Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

— Многие молокососы, скачущие в каретах, своим форейторам дозволяют бить бедных простолюдинов на улицах, несмотря, однако, на то, что полицейские чиновники стоят на улицах сами.

Действительно одарённым был, пожалуй, один Мерзляков, недаром хор приверженцев пел его гениальность, профессор красноречия, домашний учитель братьев Тургеневых, державший на пансионе Ивана Якушкина, дружный с Жуковским, пермяк, приземистый, с плечами широкими, с открытым лицом, приглаженными блестящими волосами, нежный сердцем, горячий душой, доверчивый, прекрасный поэт, переводчик мечтательных и нежных идиллий и знаменитейших латинских поэтов, которым выпала честь впервые явиться по-русски в прекрасных, звучных и сильных стихах; чрезвычайный почитатель Хераскова, в большом обществе диковатый, неловкий и странный; в тесном, дружеском круге простодушный, открытый, за нескудеющей чашей свободный, увлекательный и живой, блестящий импровизатор, несколько сбивчивый теоретик искусства, уверявший, с одной стороны, что изящные искусства строгим правилам не подвержены, не могут иметь установленной прочно системы и оттого без врождённых способностей сделаться сносным поэтом нельзя; однако ж, с другой стороны, полагавший, что свод правил строжайших для изящных искусств необходимо иметь и что знание правил пиитики весьма много способствует к развитию врождённых способностей, в особенности к лучшему их направлению, придавая врождённым способностям стройность, совершенство и блеск; объявлявший, что истинную силу настоящего красноречия составляют не ум, не логика, не обширность познаний, даже не верно поставленный голос, а единственно непоколебимое убеждение оратора в том, в чём убедить пожелает других.

Взобравшись на возвышение кафедры, Алексей Фёдорыч лучшим образом подтверждал своё убеждение, тотчас весь проникаясь предметом, о котором выпало волей судьбы говорить, охватывался дивным роем внезапно налетевших идей, слегка заикался, не рыскал по сусекам в поисках подходящего слова, но тотчас выражал мысль свою красочно, живо, неподдельно и убедительно хоть на минуту:

— В предыдущем чтении своём, милостивые государи мои, старался я доказать, что искусство и успехи в стихотворстве предполагают и великие таланты, и великие труды, а также опровергнул нелепое мнение тех, которые смелость берут утверждать, что стихотворцу не нужно ученье и что талант его всё заменяет сам собой. Подкреплю мысли мои словами знаменитейшего поэта, столь отлично своё искусство постигшего:

Пламенным взором обегал слушателей, равнодушных большей частью к искусствам, приверженных к высоким чинам, и торжественно, звучно гремел:

— Каковы же сии исключительные таланты, отличающие питомца, любимого музами? По какому знамению допускается он к таинственному источнику Иппокрены и восходит на крутую гору Парнас, для тех недоступную, которых Минерва, в минуту рождения их, не осветила благодетельною своею улыбкой?

Не освещённые благодетельной улыбкой Миневры пучили изумлённо глаза, туго соображая, чудак перед ними или ясновидец, тогда как счастливый вдохновеньем профессор, не примечая, перед кем именно расточает отборные перлы своего красноречия, превращался в пророка:

— Все измеряющие учёные, которые иногда, подобно человекам Вольтеровым, гнездящимся на ногте Микромегаса, дают системы тому, чего сами не постигают, обыкновенно способности души нашей делят на два рода, на низшие и высшие. Одни называют умственными, другие чувственными; первые оказываются во всех высоких, или так называемых основательных, науках, последними занимается эстетика, или наука вкуса, ибо все творения, по словам сих учёных, имеют целию воспламенить воображение и чувства. Мы благодарны господам учёным. Господа учёные нехотя уступают нам многое. Это значит — дают художникам и стихотворцам Амуровы стрелы, от которых иногда кружилась и выспренняя голова великого Юпитера. Когда воспламенено воображение, тронуто сердце, тогда что значит гордость холодного ума, облачённого в броню силлогизмов? Не будем спорить и рассмотрим удел наш. Память и воспоминание, способность растить идеи или сочленять их, воображение, чувствительность и энтузиазм, разум, рассудок, ум, доброта сердца и вкус — вот таланты, из коих каждый более или менее участвует в произведениях изящного, и всё, по различному смешению своему, составляют различия между гениями. В поэте воображение и чувство должны господствовать, но если разум не управляет ими, если не примет на себя труда быть скромным, невидимым их путеводителем, то они теряют настоящую свою дорогу и заблуждаются. Острый ум и есть глаза гения, воображение и чувство есть его крылья. Державин в разобранной мною оде имел орлиный взор и, при всех видимых отступлениях, стремился быстро к солнцу. А господин сочинитель драмы [139] А господин сочинитель драмы... — Мерзляков разбирает трагедию В. А. Озерова «Дмитрий Донской» (1807). , который заставил страстного любовника в часы самые опасные отчитывать длинным монологом утомившуюся свою любовницу, кажется, в этом случае имел только крылья без глаз. И то надобно сказать, что все упомянутые мною способности не суть необходимые для каждого рода поэзии, но ум везде воздействует. Ум ложный искажает все таланты, ум поверхностный, мелкий не умеет ни одним из них пользоваться. Но! Сохраним порядок, принятый нами. Я имел честь сказать, что каждое изящное искусство в особенности занимается чувственными способностями нашей души, хотя оно в то же время действует и на высшие силы нашего ума. Что же принадлежит к чувственным, или низшим, способностям нашей души?..

Живое, крупное слово, в котором жаром пылала неподдельная любовь к изящным искусствам, порой одушевляло даже не освежённых трепетной улыбкой Минервы; освещённые же потрясались благоговением, и одна такая лекция приносила больше здоровых плодов, чем все прочие лепетанья смехотворных невольников просвещения, а блистательный, умный разбор какой-нибудь оды Ломоносова или Державина обнажал такие заветные, невидимо разлитые в звуках и рифмах тайны многоликой поэзии, что уже и в творениях любого другого поэта, не потревоженного страстным анализом Мерзлякова, явственней проступало тревожное обаяние гения, если, разумеется, в наличии гений имелся.

Да в том гнездилась беда, что, непоследовательный во всём, сам нередко пренебрегая и наукой и разумом, к тому же несклонный к усидчивым, кропотливым трудам, слишком пристрастный любитель китайского чая с прибавлением крепчайшего напитка с Ямайки, причём с каждым стаканом пропорции изменялись в пользу последнего, — Алексей Фёдорыч вспоминал об лекциях в самый последний момент, впопыхах выбирался из своего любимого покойного кресла, выхватывал с полки шкафа первый подвернувшийся том, уже на возвышении кафедры раскрывал его наугад, читал слишком громко, возбуждённый русской смесью китайского аромата и ямайского зелья, не менее того опозданием, сверкнувшие из страницы стихи и с раскалённым лицом импровизировал толкование, порой залетая в такие непроходимые дебри, из которых благополучно выдирался далеко не всегда, а бывало, и вовсе не находил дороги на возвышение кафедры, сражённый где-нибудь на пути предательским дружеством с Бахусом.