Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

На театре давали «Притворную неверность», его шалость пера, известную уже всем москвичам, представление посещавшим с тем же грандиозным спокойствием, как и Английский клуб. Кокошкин, директор театра, племянник Хвостова, известный, довольно смешной, переводчик Мольерова «Мизантропа» в тяжёлых и грубых стихах, точно в кучу необтёсанные камни свалил, роста ничтожного, с непомерно большой головой, в рыжем растрёпанном парике, с нарумяненными провалами щёк, в длинных чёрных чулках, в башмаках, украшенных старинными фигурными пряжками, каких давно никто не носил, до суеверия, до язычества прочно державшийся замшелых театральных обычаев, олицетворение самодовольства и пафоса, униженно перед ним извинялся, видя на нём незнакомый мундир:

— Прелестные ваши стихи так варварски терзают на сцене, однако ж в безобразии том не я виноват, уж вы мне поверьте, ваше превосходительство, никто здесь не слушает и не слушается меня.

Отвязавшись от старика кое-как, отсмеявшись, на прощанье ужаливши лёгкой остротой, Александр поспешил отойти, но его тут же поймали и подвели к нему сутулого невысокого Гейера, который в недавнем времени прибыл с Кавказа и который с большим недоверием задал вопрос, слышанный им в два всего дня сотню раз:

— Говорят, вы туда?

Делать нечего, он сквозь зубы ответил, надеясь нелюбезным приёмом напрочь отпугнуть дурака:

— Туда.

Гейер, верно, бывалый, ничуть не смешался, не изменился в лице, спросил вновь, заглядывая снизу в глаза:

— По доброй воле?

Не удалось отпугнуть, он сдержался, хотя у него уже дёргался глаз:

— Не совсем.

Гейер потянул его к себе, ухвативши за пуговицу мундира:

— Вернитесь, если возвращенье возможно, примите совет.

Он отстранился, пуговицу вынул из цепкой руки, зная отлично об том, что перепуганный насмерть с удовольствием величайшим, чуть не в истерике, ещё пуще пугает других:

— Что так?

Гейер очень громко оповестил, должно быть домогаясь так дёшево лестной славы героя кавказской войны:

— Да ведь проезду нет никакого! Сам не ведаю, каким судьбами добрался цел до Москвы. Недавно ещё на транспорт напало пять тысяч черкесов! У этих диких племён в заведенье одни грабежи!

Да есть ли у дикого племени столько бойцов, он иронически улыбнулся:

— Целых пять тысяч? В горах?

Гейер голову, небольшую, лохматую, вскинул и чуть не кровно обиделся — энтузиаст:

— Не меньше пяти!

Хотелось спросить, где бы этой ораве развернуться в горах, да чёрт с ним, он холодно рассмеялся:

— Да вы прямо герой, а с меня так довольно и одного, с кинжалом или ружьём.

Поворотился на каблуках, через минуту столкнулся нос к носу с незабвенным князем Иваном Гагариным, старинной мишенью для стрел, и от души посмеялся над ним:

— Пожалей, милый князь, Мельпомену. Нехорошо.

Князь, сенатор и действительный статский советник, доверчивый и простой, точно младенец с хилым умом, искренно был удивлён:

— Кого пожалеть?

Его простодушное удивление только и было нужно ему. С жаром принялся Александр морочить беспокойно глядевшего князя:

— Будто не знаешь? Экий шалун.

Князь поёжился, поправил висок, неуверенно возразил:

— Как Дух Свят, да ты растолкуй.

Он подхватил князя под руку, задвинул в угол поукромней, свидетельство тайны чуть ли не страшной, склонился к самому уху его:

— Катерину Семёнову, говорю, пожалей.

Князь изумился, припрыгнул на месте, глаза распахнул и широко и скоро моргал:

— Да что же тут я?

Александр выпрямился, сделался мрачным, строго глядел, внутренне хохоча — что за милый простак, чудеса:

— Перестань ей делать детей, не то она вовсе погибнет для сцены, а грех на тебе.

Князь высунулся из-за угла своего направо, налево, сглотнул, доверительно зашептал:

— Да полно, что ты, в рождении последнего я ни при чём, слово чести.

Отступивши на шаг, разглядывая любовника странного с изумлением, почти непритворным, он выдержал паузу и укоризненно покачал головой:

— А кто же при сем?

Князь остолбенел и рот приоткрыл:

— Да где же мне знать?

Александр возразил, наивно расширяя глаза:

— Не Святой же Дух старается за тебя?

Втянувши повинную голову в плечи, князь с тоской безнадёжной вздохнул:

— Может, и Он.

Александр в самом деле чуть рта не раскрыл, да удержал себя, пригрозил ему пальцем:

— Ты гляди, такой актрисы трагической дождёмся не скоро.

Князь заспешил его успокоить:

— Здесь, право, Медведева хороша.

Он отмахнулся:

— Полно, ваше сиятельство, Медведева балерина.

Князь искоса поглядел, точно почуял подвох:

— Так и что?

Он помолчал, вываживая его:

— А и то, что ты прав, она прехорошенькая, в «Сандрильоне» я ей гораздо хлопал вчерась, однако где же ей до Семёновой, и глас и статура не та, уж ты, брат, не шали, молю не за себя одного, за театр.

Точно не слыша его возражений, Гагарин с увлечением подозрительным продолжал расточать похвалы:

— Здесь нынче позавелись и иные, ты приглядись, приглядись, которых публика вызывает с охотой.

Александр сердился притворно:

— Полно тебе, здешние готтентоты не аплодируют ничему, точно вперекор петербургским, которые рады, что Господь им ужасные ладони пожаловал из каких-то расчётов своих, неведомых мне, и при всяком случае готовы греметь.

Князь испытующе ещё раз его оглядел:

— Это же почему?

Тут он и важности подпустил:

— Да всё потому, что тот, который играет Льва в Петербурге, истинный Росций [142] ...истинный Росций... — Квинт Росций (ок. 130 до н. э. — ок. 62 до н. э.) — древнеримский комедийный актёр. У него учился декламации Цицерон. в сравнении с первейшими здешними неграми, на кого тут прикажешь глядеть?

Князь наконец рассердился, кажется, от души, верно, и тут кое-что завелось — за кулисами гость преисправный:

— Мочи нет, что ты за глупость несёшь!

Впрочем, не ему бы мешаться в такого рода дела, довольно с него Шереметева, он вздрогнул, некстати вспоминая об нём, выпрямился, напустил на себя чёрт знает что и с комедийной серьёзностью произнёс монолог, хоть на подмостки ступай, лишь бы боль в душе заглушить:

— Это участь всех умных людей большую часть жизни проводить с дураками, ведь какая их бездна у нас, ты заметь, чуть ли не больше солдат, и этих слишком, на вкус мой, довольно. Возьми хотя Петербург. В Петербурге мужского населения в три раза больше, нежели женского: все полки, брат, полки. И всю дорогу сюда тоже полки да полки.

Гагарин тут рассмеялся, оправился, тоже начал шутить:

— Так ты по статской нынче вот отчего? Стало быть, из дураков-то в умники норовишь?

Он притворно вздохнул, всё чувствуя в груди точно лёд:

— Куда мне в умники лезть? Павлов через жену перед Ермоловым берётся хлопотать за меня, не поверишь, сам предложил, она же генералу сестра, а у нас сёстры и от генералов чего не добьются, никакого не надо ума, так если изволит препроводить меня по военной, я и не прочь, выходит, что дважды дурак.