Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Целый не фантастический, но действительный мир грозных намерений и грозных последствий для народов, республик, королевств и империй открывался ему, и он, поражённый, как все бесчисленные интересы и сшибки связывались невидимой нитью в его голове, сильней взмахивал тростью, точно готовил удар, пытаясь сильным движеньем согреться, не замечая, что это внутренний был холодок.

— А Талейран? Как полномочный министр, он должен был спасти целостность и независимость Франции, которая занята была чужеземными армиями, и этот хитрый, хладнокровный политик, в своей долгой жизни сыгравший множество самых различных ролей, подобно актёру театра, умеющий при случае играть даже роль вполне честного человека, возвышенный революцией, развернувший свои таланты во время Империи, выдвинул в Вене принцип легитимизма, согласно которому завоевание не даёт никаких прав победителям распоряжаться ни одной короной, ни одной территорией, пока от них сам собой не отказался законный владыка. Ты полагаешь, Талейран и сам уверовал в легитимизм, после стольких захватов, которые он скрепил договорами в правление Бонапарта, ещё раз явив миру свою беспринципность? Я так не думаю, скорее всего, у Талейрана в самом деле никаких принципов нет, однако ж на этот раз выгоды государства, выгоды поверженной Франции потребовали от пего этого принципа, и он этот принцип провозгласил. А чем его изворотливость обернулась на деле? На деле она обернулась идеей справедливости, и один Талейран её защитил, тогда как прочие государи опирались только на право оружия, между ними и наш государь. Пруссия лишилась прав на Саксонию. Каковы же причины? А таковы, что здравствует саксонский король! Сбережение же независимой Саксонии, Майнца и Люксембурга означало безопасность для Франции. Мы же, согласно этому принципу, лишились права на Польшу. Замечательней же всего, что ни у кого из государей Европы не могло быть против этого милого принципа возражений. И чем же окончилась находчивость Талейрана? Она окончилась тайным союзом Франции, Австрии и Британии против России, а ты говоришь: предали судьбы свои покладистой воле нашего государя. Полно, мой милый, куда там!

Трубецкой растерянно, негромко спросил:

— Откуда ты всё это взял?

Отчего-то решив, что вопрос относился к одной тайне союза против России, он ответил сердито:

— В дипломатии тайн не бывает, мой милый. До прибытия Талейрана решено было не приглашать на совещания победивших держав, соединившихся в Вене [95] ...победивших держав, соединившихся в Вене... — Речь идёт о Венском конгрессе (1814-1815), завершившем войну коалиции европейских держав с Наполеоном. , представителя Франции, а через два месяца Кэстлри потребовал приглашения Талейрана. Тут и слепому открылись все замыслы, удивляюсь тебе. Кроме того, Бонапарт нашёл текст договора, неожиданно воротившись в Тюильрийский дворец, и любезно переслал его нашему государю. Как видишь, победители объединились с той стороной, которую победили главным образом русским оружием, и дружно выступили против России. В итоге стольких интриг Британия получила позиции в Европе сильнейшие, а мы не можем опереться на Францию, которая осталась без армии, имеем против себя Австрию, а Пруссия, единственный наш союзник в Европе, оказалась разъединённой и к тому же занятой своими внутренними делами. Таким образом, нам интригами той же Британии навязали войну на Кавказе, а наши дивизии должны стоять наготове в Европе. Вот до чего народы и государи поражены были великодушием нашего государя, как ты имеешь удовольствие полагать.

Трубецкой встрепенулся, точно он его вдруг разбудил, и с твёрдостью объявил:

— Однако ж Россия гордилась своим государем и ожидала от него новой судьбы, в первую очередь для себя.

Он возразил, усмехаясь:

— Новой судьбы не ожидают, мой милый, новая судьба приготовляется последовательным ходом вещей.

Трубецкой на мгновенье запнулся, но взял через миг тот же возвышенный тон:

— Государь объявил манифестом свою благодарность войскам и всем сословиям народа русского, который вознёс его на высочайшую степень славы, быть может, бессмертной. Он обещал, утвердивши спокойствие всеобщим миром в Европе, заняться устройством внутреннего благоденствия вверенного Провидением его пространного государства.

— Как видишь, мир в Европе колеблется день ото дня, спокойствия нет.

— И что же? Некоторые молодые люди, бывшие за Отечество и царя своего на поле чести, жаждали быть вернейшей дружиной вождя своего и на поприще мира. Они дали друг другу обещание словом и делом содействовать своему победоносному государю во всех его начертаниях во благо народа. Людей этих мало, конечно, однако же все они уверены твёрдо, что круг их станет ежедневно расти, что другие, подобные им, не захотят ограничиться славой военной и возжелают оказать усердие и любовь к Отечеству не одним исполнением возложенных службой обязанностей, но посвящением всех своих средств и способностей на содействие общему благу во всех его видах, свободе народа прежде всего.

Он сказал, ускоряя шаги:

— Замечательно, что и в России находятся люди, которым не чужд этот дух героизма, так свойственный древним народам, однако, я полагаю, против них все владельцы воздвигнутся, все как один человек. Да, впрочем, они уж об этом во все трубы трубят. Ты помнишь, конечно, в своей речи малороссийским дворянам государь объявил своё намеренье даровать свободу народу, однако сочувствия ни в ком не сыскал, а предводитель полтавский в ответной речи выразился прямо в том смысле, что эта мера была бы преждевременна во всех отношениях, кажется, так, если не ошибаюсь опять, да смысл решительно тот. Извольте действовать на общее благо!

Трубецкой улыбнулся снисходительной доброй улыбкой:

— Помилуй, ты выставляешь очевидные вещи, что все станут против свободы, не владельцы одни, коих ты имеешь в виду, что об том толковать, да тут-то и требуется от нас неусыпное действие для поддержания проекта освобождения и направления общего убеждения в необходимости меры, уже неотложной.

Он сделал знак головой, а сам уже погружался в свои размышления, ища, где в таком случае между ними место его:

— Отчасти я согласен с тобой.

Придвигаясь вплотную, глядя в лицо, Трубецкой неожиданно строго спросил:

— Почему же только отчасти?

Экий соблазнитель, чудак, разве трудно понять, и Александр слишком резко ответил, сердясь на себя, а пуще на Трубецкого, тотчас об том пожалев:

— Целое общество убедить в силах только одно.

— Открой, что же именно, коль не секрет?

— Какой тут секрет: либо власть, либо добровольный пример.

Трубецкой просветлел, с радостью подхватил: