Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

— После того как всадники осудили бедного Публия Рутилия, я подумал, что они смогут осудить любого, если только им представится возможность, — ответил Скавр, поправляя тогу, которая пришла в некоторый беспорядок после чествования.

— Варию следовало бы начать кампанию против более опасных консуляров с меня, а не с тебя, — сказал Марий. — Когда уехал Марк Антоний, появились серьезные признаки такого поворота событий. Теперь путь для этого закрыт наверняка! Могу предсказать, что Варий на пару недель поубавит свою активность, а затем начнет снова — с менее важных персон. Бестия не в счет, всем известны его волчьи повадки. И бедный Луций Котта не получил тех оплеух, что ему положены. Аврелии Котты сильны, но не любят Луция. Им по душе дети его дяди Марка Котты, рожденные от Рутилии. — Марий умолк, брови его непроизвольно задвигались. — Конечно же, реальное уязвимое место Вария — то, что он не римлянин. Я римлянин. Ты — тоже. Он — нет. Он не понимает этого.

Скавр не клюнул на наживку.

— Этого не понимают ни Филипп, ни Цепион, — сказал он презрительно.

Месяца, который выделили Силон и Мутил на мобилизацию, оказалось достаточно. Однако к концу его ни одна из италийских армий не выступила, и произошло это по двум причинам. С первой Мутил согласился, а вторая приводила его в отчаяние. Переговоры с предводителями Этрурии и Умбрии шли черепашьими шагами, и никто ни в военном, ни в большом совете не хотел начинать наступление, пока не будет иметь представление, к каким результатам оно может привести. Это Мутил мог понять. Но кроме того, всеми владело странное нежелание выступать первыми — не из трусости, а от застарелого многовекового благоговейного страха перед Римом, и вот это Мутил понимать отказывался.

— Давайте подождем, пока Рим не сделает первый шаг, — сказал Силон на военном совете.

— Давайте подождем, пока Рим не сделает первый шаг, — сказал Луций Фравк на большом совете.

Узнав о том, что марсы передали Сенату документ с объявлением войны, Мутил пришел в бешенство, решив, что Рим сразу же объявит мобилизацию. Но Силон ни в чем не раскаивался.

— Это нужно было сделать, — утверждал он. — Есть законы войны, но есть и законы, определяющие каждый аспект человеческого поведения. Рим не сможет заявить, что не был предупрежден.

Следуя этой логике, Мутил не сумел бы ни сказать, ни сделать ничего, что заставило бы его коллег — италийских вождей — изменить свое мнение: Рим должен рассматриваться как страна, первой совершившая агрессию.

— Если мы двинемся сейчас, мы перебьем их! — кричал Мутил на военном совете.

В то же время и с теми же словами его представитель Гай Требатий выступал на большом совете.

— Вы же понимаете, что чем больше времени мы дадим Риму на приготовления, тем меньше вероятность нашей победы! Тот факт, что никто в Риме не получает никаких известий от нас, является самым большим нашим преимуществом! Мы должны выступить! Мы должны выступить завтра! Промедлив, мы проиграем!

Но все остальные, кроме самнита Мария Игнация, коллеги Мутила по военному совету, с серьезным видом качали головами. Не поддержал Мутила и Силон, хотя и признал внутреннюю его правоту.

Как ни настаивали самниты, ответ оставался неизменным: выступить первыми было бы неправильно.

Побоище в Аскуле также не произвело должного впечатления. Глава пиценов Гай Видацилий отказался послать в город гарнизон для отражения ответных мер Рима. Ответные меры римлян будут приняты не скоро или же, по его мнению, их может не последовать вовсе.

— Мы должны выступить! — снова и снова призывал Мутил. — Крестьяне говорят, что это нужно сделать в течение зимы. Нет причин откладывать войну до весны! Мы должны выступить!

Но выступать не хотел никто, и никто не двинулся с места.

Первые признаки бунта были замечены среди самнитов. Никто не рассматривал событие в Аскуле как восстание: город просто устал терпеть гнет и отомстил. Самнитское же население, достаточно многочисленное в Кампании и сильно перемешавшееся с римлянами и латинянами, в течение нескольких поколений накапливало недовольство. Теперь оно вылились в восстание.

Сервий Сульпиций Гальба доставил о нем первые конкретные сведения, явившись в Рим в феврале, потрепанным и без свиты.

Новый старший консул, Луций Юлий Цезарь, сразу же созвал Сенат — выслушать сообщение Гальбы.

— Я был узником в Ноле в течение шести недель, — поведал Гальба притихшей палате. — В мои намерения не входило посещение Нолы, но поскольку я находился поблизости, а в Ноле имеется многочисленное самнитское население, в последний момент я решил завернуть туда. Остановился у одной старой женщины, матери моего лучшего друга — римлянки, разумеется. И она рассказала, что в Ноле творятся странные вещи. Римлянам и латинянам стало вдруг невозможно покупать на рынке товары, даже продукты! Ее слугам пришлось на повозке отправиться в Ацерру за припасами. Когда мы шли по городу, вид моих ликторов и солдат вызывал у толпы крики и шиканье.

Гальба был подавлен, не без оснований опасаясь, что повесть о его приключениях окажется не слишком воодушевляющей.

— Ночью, после моего прибытия в Нолу, самниты закрыли городские ворота и полностью заняли город. Все римляне и латиняне были арестованы и находились в своих домах под охраной. Самниты стояли у всех входов и выходов. И там я оставался до тех пор, пока принимавшей меня женщине не удалось три дня назад отвлечь внимание стражи от задних ворот, так что мне удалось выскользнуть из дома. Одетый самнитским торговцем, я сумел бежать через городские ворота прежде, чем была послана погоня.

Скавр наклонился вперед:

— Видел ли ты кого-нибудь из начальников во время твоего заключения, Сервий Сульпиций?

— Никого, — ответил Гальба. — Я разговаривал только со стражниками у главных дверей.

— И что же они тебе говорили?

— Только то, что в Самнии восстание, Марк Эмилий. Я не могу ручаться за то, что они говорили правду, поскольку когда я предпринял попытку бежать, то в дневное время прятался от каждого, кто выглядел как самнит. Но когда я добрался до Капуи, то обнаружил, что там никто не знает о восстании, по крайней мере в этой части Кампании. Днем ноланские самниты держали одни ворота открытыми и делали вид, что все в порядке. Когда я рассказал в Капуе о том, что со мной случилось, там были изумлены. И обеспокоены, должен добавить! Дуумвиры Капуи попросили меня прислать им дальнейшие распоряжения Сената.

— Как ты питался во время заключения? Неужели твоей хозяйке приходилось делать закупки в Ацерре? — спросил Скавр.

— О, пищи было очень мало. Хозяйке разрешили покупать ее в Ноле, но только некоторые продукты и по разорительным ценам. Ни одному римлянину или латинянину не позволили выйти из города, — ответил Гальба.