Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

Аврелия тяжело вздохнула. Ее немедленной реакцией было только чувство глубокого облегчения — так тревожилась она за сына с того момента, как посланец заявил, что его желает видеть Гай Марий на Нижнем Форуме. В отсутствие Цезаря-младшего Аврелия трудилась над одной и той же колонкой цифр в домашней книге, куда записывала хозяйственные расходы. Она снова и снова проверяла результат, но ей никак не удавалось получить одну и ту же сумму дважды — в голове ее теснились страшные образы. Аврелия только слышала об этом, а ее сын должен был увидеть все эти головы вокруг трибун, мертвые тела и сумасшедшего, кровожадного старика.

Молодой Цезарь так и не дождался ответа матери, а потому с жаром ответил себе сам:

— Я никогда не отправлюсь на войну, чтобы оспаривать славу Гая Мария на полях сражений. Я никогда не стану консулом, чтобы соперничать с ним в этом. У меня никогда не будет возможности именоваться четвертым основателем Рима. Нет, я проведу остаток своих дней, бормоча молитвы на языке, который никто не понимает, подметая храм и нося нелепую одежду! Более того, я стану доступным для всякого Луция Блохастика, которому понадобится провести у себя в доме обряд очищения! — Его красивые руки с длинными пальцами шевелились, словно обрели самостоятельное бытие. — Этот старик преследует меня со дня моего рождения с одной-единственной целью — сохранить свое дурацкое место в истории!

Родители никогда не заглядывали в самые потаенные мысли своего сына, в его самые сокровенные мечты о будущем. Вот и теперь они стояли, слушая его страстную речь и думая о том, как убедить мальчика смириться с неизбежностью, как дать ему понять, что все уже решено. Как втолковать Цезарю-младшему, что в нынешних обстоятельствах следует безропотно соглашаться на все.

— Не будь смешным! — сказал отец осуждающим тоном.

Его мать последовала его примеру, тем более что это было как раз в духе тех добродетелей, которые она пыталась привить своему сыну: долг, повиновение, скромность, самопожертвование — все те исконно римские добродетели, которыми он вовсе не обладал.

— Не будь смешным! — повторила Аврелия слова отца и добавила: — Ты серьезно думаешь, что можешь соперничать с Гаем Марием? Ни один человек не в состоянии сделать этого!

— Соперничать с Гаем Марием? — переспросил ее сын, отпрянув. — Да я превзойду его в блеске так же, как солнце превосходит луну!

— Если все обстоит так, как ты себе это представляешь, — заметила мать, — то Гай Марий был совершенно прав, поручив тебе подобную должность. Она будет тем самым якорем, в котором ты крайне нуждаешься. И это утвердит твое положение в Риме.

— Я не хочу утвержденного кем-то положения! — вскричал мальчик. — Я хочу сам сражаться за свое положение! Я хочу, чтобы мое положение было следствием моих собственных усилий! Как меня может удовлетворить должность, которая старше самого Рима? И эту должность мне присмотрел в качестве приданого человек, который жаждет только одного: сохранить от посягательств свою репутацию непревзойденного гражданина!

Цезарь-отец выглядел обиженным.

— Ты неблагодарный! — выговорил наконец он.

— Отец! Как ты можешь быть таким бестолковым! Это не я нахожусь в затруднении, а Гай Марий! Я — такой, каким был всегда. Я вовсе не неблагодарный. Я вижу, ради чего на меня взваливают эту ношу — жречество. От меня попросту хотят избавиться. А Гай Марий еще не сделал ничего, чтобы заслужить мою горячую благодарность. Его мотивы нечисты и эгоистичны.

— Прекратишь ли ты наконец преувеличивать собственную значимость? — вскричала Аврелия в отчаянии. — Сын мой, я говорила тебе это еще с тех пор, когда носила на руках: твои идеи слишком грандиозны, твое тщеславие чрезмерно!

— Что это значит? — переспросил мальчик в еще большем отчаянии. — Мама, я единственный, кто сможет выполнить мое предназначение! А теперь моя жизнь может не начаться вовсе!

— Молодой Гай, в этом деле у нас не было выбора, — сказал Цезарь, немного поразмыслив. — Ты сам присутствовал на Форуме и видел все, что там произошло. Если уж Луций Цинна, который является старшим консулом, счел уместным согласиться с предложением Гая Мария, то я тем более не мог ему противоречить! Я думал не только о тебе, но и о твоей матери и сестрах. Гай Марий не в себе. Его разум болен, но у него есть власть.

— Да, я заметил это, — согласился Цезарь-младший, немного успокоившись. — И только в одном отношении я не собираюсь превосходить его. Я даже не стану с ним в этом соревноваться. Никогда по моей вине не потекут потоки крови по улицам Рима.

Аврелии показалось, что кризис миновал.

— Вот так-то лучше, сынок, — произнесла она. — Так или иначе, ты должен готовиться к тому, чтобы вступить в свою жреческую должность.

Сжав губы, Цезарь-младший перевел унылый взгляд с изможденно-прекрасного лица матери на устало-красивое лицо отца и ни там, ни там не заметил искренней симпатии; более того, он не увидел даже понимания.

— Могу я идти? — спросил он.

— Только если будешь избегать всякого «бардая» и не станешь разлучаться с Луцием Декумием, — ответила Аврелия.

— Я хочу найти моего друга Гая Марция.

Он вышел через дверь, ведущую в сад.

— Бедный мальчик, — вздохнул Цезарь, который действительно кое-что понял.

— Ему следует остепениться, — твердо ответила Аврелия. — Я боюсь за него, Гай Юлий. Он не умеет вовремя остановиться.

Гай Марций был сыном всадника Гая Марция. Они с молодым Цезарем были ровесниками. Эти мальчики родились на противоположных сторонах внутреннего двора, который разделял апартаменты их родителей, и росли вместе. Их судьбы всегда различались, как и их детские мечты, но они знали друг друга так же хорошо, как братья, и любили друг друга больше, чем братья.

Гай Марций был меньше ростом, хрупкий, белокурый, с глазами газели и необычайно миловидным лицом, и он во всех отношениях являлся достойным сыном своего отца. Больше всего на свете Гая Марция притягивала коммерция и ее законы, и он намеревался посвятить этому свою жизнь. Он также очень любил возиться в саду, а потому его руки были постоянно зелеными.

Сейчас он, в хорошем настроении, копался на клумбе в углу внутреннего двора, когда заметил своего друга Цезаря и сразу же почувствовал, что произошла какая-то очень серьезная неприятность. Гай Марций положил садовую лопатку на землю и поднялся, отряхивая тунику (его мать очень не любила, когда он приходил домой грязным). А затем вытер об нее грязные руки — прощай, аккуратность!

— Что случилось? — спросил он друга.

— Поздравь меня, Пустула, — ответил Цезарь-младший звенящим голосом. — Я — новый фламин Юпитера!

— Ну и ну, — только и выговорил Марций, которого Цезарь-младший называл Пустулой — «пузырем»; прозвище это закрепилось за ним с раннего детства, поскольку он всегда был очень маленьким. — Вот ведь позорище, Павон.