Елизавета Дворецкая - Две жены для Святослава

Хакон все знал об Олеговне. Он ведь ей рассказывал! И решился на этот безумный побег сквозь зиму только из боязни, что наследница смолянских князей уедет в Полоцк.

Святослав и его мать оскорбили и ее, и весь ее род, и всю землю Смолянскую. Наедине с собой Прияна пережила это унижение. Вот если бы Святослав и впрямь умер, это оправдало бы нарушение уговора! Очень глупо было ехать без зова, пытаясь напомнить о себе. В Киеве она лишь пережила бы это унижение прилюдно. Вот и вышло… хорошо, что они не доехали. Столь злая к Хакону, о ней, Прияне, судьба таким жестоким способом позаботилась.

И нашелся человек достойного рода, который очень хотел назвать ее своей женой и княгиней. Пусть до могущества, славы и богатства князя киевского Городиславу далеко, как до луны, зато сама она войдет в его род, будто солнце. И со временем… если сбудутся честолюбивые замыслы Станибора, Полоцку это тоже принест много пользы. И она, Прияна, сможет к этому руки приложить. А там… что загадывать? Может, дети ее или внуки и увидят единую мощную державу кривичей – от моря и до моря.

– Приехал Радим Богуславич, сын Богушин, – рассказывал Станибор. – Прислали его рассказать нам: еще зимой, как от нас вернулся, ездил Городислав к западной своей голяди. Предлагал им: если опять пойдут на них варяги, он им, летиголе, отбиться поможет, а они за это обещают раз в год обоз с товаром через свои земли к морю Полуночному пропускать. Был у многих старейшин их: у Вошалги, Едивида, Корьяты из города Сотова, Любарта, Доманты… – Он посмотрел на Ведому, будто надеясь, что она ему напомнит. – Свирбуты… Он еще иных называл, да я запамятовал. Не знаю их, но матушка кой о ком слыхала. Особенно Корьяту сотовского хвалила: знатный муж, могучий и доблестный. И вот, велел Городислав тебе кланяться и заверить, что он сил и трудов не пожалеет, а сделает так, чтобы ты честь, почет и богатство получила, какие твоего рода и красоты достойны.

– Уж и не знаю, как ему такое удалось, – добавила Ведома. – Еще батюшка наш послов к двинской голяди слал, подарки дарил, улещал их всячески, только они никаких чужаков к себе допускать не желали, даже торговых людей. Раз в десять лет приедет один-два на торг, да и все. А тут смотри что!

– Забоялись руси заморской. Похоже, большая сила оттуда идет. – Лицо Станибора стало жестким, в глазах снова появилось волчье выражение настороженной готовности. – Видно, такая сила… Голядь хоть и боевита, да поняла: не выстоит. Опять будет дань платить, как при Велеборе. Ну, так что Городиславу ответить? – Он вопросительно посмотрел на Прияну. – Ждать ему невесту по осени?

– Коли дадут боги лето пережить благополучно, то пусть к дожинкам ждет, – совсем чуть-чуть подумав, ответила Прияна.

Станибор приподнял брови: на лице его отразилось недоверчивое изумление. Не ожидая от Прияны такого легкого согласия, он теперь не очень верил. Он уже понял Сверкера, который так намучился со своими упрямыми дочерьми, что вынужден был позвать на помощь если не самого Кощея, то его имя.

Но Прияна молчала, не собираясь унижаться до клятв и новых заверений. Она дала слово, чего ж еще?

– Может, домой вернешься? – предложила Ведома. – Приданое…

Но не окончила: готовить приданое сестре не требовалось, и Ведома знала это лучше всех. Собираясь отсылать Свирьковну-младшую в жены киевскому князю, родичи со всех сторон за восемь лет приготовили такое приданое, какое полоцкий князь мог бы взять разве что за тремя женами разом.

Вечером, когда Прияна улеглась спать в своей избушке и сон уже касался век легкими теплыми пальцами, в голове ее снова раздался голос.

«Скоро он умрет».

Прияна села на лежанке и сжала руками голову.

– Я тебе больше не верю! – сердито сказала она вслух неведомому духу. – Убирайся прочь, хватит меня морочить!

Всю зиму в Полоцкой земле строили лодьи. Владения двинских кривичей не были особенно велики: из конца в конец пешком пройдешь дней за десять. На востоке они кончались близ Витьбеска – старинного городка на Витьбе, где уже лет сто сидел варяжский воевода, а на западе – у Креславля, где вески кривичей перемежались селениями летиголы.

Полюдье полоцкого князя продолжалось лишь небольшую часть зимы, и отправлялся в него Всесвят уже после Коляды. В минувшем году он дождался, пока от смолян вернутся сын со своим вуем Богуславом. Рассказ их звучал обнадеживающе: Станибор не отказал наотрез в союзе и даже руке своей сестры Прияславы, но от полочан требовалось подтвердить, что они будут ценными союзниками, а не просто прибавят пару лодий к обозу с товарами, уходящему в Киев каждую весну.

Равно желая этого союза, отец и его единственный ныне сын взялись за дело вместе. Всесвят отправился в полюдье и в каждой веси звал народ в войско для летнего похода. Он не мог приказать полочанам, но убеждал, ссылаясь на возможную опасность с низовьев Двины и показывая нарядный греческий кафтан, который Городислав привез для него от смолян.

Сам же Городислав поехал по замерзшей и превратившейся в гладкую дорогу Двине на запад – к летиголе. Он добрался до города Асоте, что лежал в четырех переходах от рубежей, и говорил с тамошним старейшиной по имени Корьята.

И вот весной, когда прошел ледоход, настала пора выступать. Почти пять сотен человек, собранных Всесвятом, сели в лодьи и пустились вниз по Двине, в ту сторону, где ее называли Даугава – Многоводная.

Пока не сошло половодье, плыли быстро. Всего за два дня добрались до Креславля. За Креславлем, уже на, собственно, голядской земле, Даугава и летом-то текла широко, а весенней порой разливалась в своей древней долине так, что в обе стороны едва виднелись берега. «Будто в море!» – приговаривали полочане, из которых моря не видал ни один. Из воды торчали деревья и верхушки кустов. Русло красиво, плавно изгибалось меж излучин, будто исполинский синий змей, ползущий к далекому морю. Четыре десятка полоцких лодий – каждая везла с собой припасы и походное снаряжение – растянулась по реке такой длинной вереницей, что Городислав с передней лодьи не видел последних: терялись за поворотами.

Зрелище это наполняло сердце гордостью: на памяти Городислава полочане впервые собрали такое большое войско. Даже ту злосчастную зиму, когда Свирька позвал их на помощь против Ингоря киевского и когда погиб старший брат, Владивой, у них было меньше воев. Этим Городислав ободрял себя, стараясь увериться, что теперь все пойдет иначе. Ему уже не пятнадцать, он зрелый молодец, и Перун даст ему удачи.

И при мысли об этом на ум ему приходила смолянская княжна Прияслава. Ее лицо, ее зеленое платье, в котором она сидела на том пиру, мерещилось Городиславу в игре солнечных лучей на весенних березах. Она казалась прекрасна, как Солнцева Дочь, что сидит с золотой пряжей на краю неба. Любой из ее предков владел обширными землями, водил несметные полки, торговал с заморьями на юге и севере. Ее жилище было полно серебра, шелков, разных сокровищ. Мысль увезти ее к себе и назвать своей женой самому Городиславу казалась дерзкой, но без надежды когда-нибудь это сделать для него померк бы свет. Он почти верил, что Прияна в детстве три года прожила в подземных палатах Кощея: во взгляде ее серых глаз мерцали тайны того света, весь ее облик одевало тонкое сияние. Лишь стоило ей войти, как его тянуло встать или выпрямиться. Городислав отважился бы на любые подвиги, лишь бы доказать, что достоин ее. И варяги из заморья, напавшие на двинскую голядь, оказали ему услугу, дав возможность сделать это.