Жюльетта Бенцони - Женщины Великого века

Как мог я не полюбить ее? Столько мужчин обожали маркизу тогда или в недавнем прошлом: Мольер, Лафонтен, оба Корнеля. Вы, наверное, помните, господин де Ларейни, очаровательный, но полный обиды стишок, адресованный ей Корнелем [102], которого она сочла слишком старым и осмеяла?

Не стану утомлять вас чтением всего стихотворения. Знаю только, что оно ничуть не взволновало маркизу, она прочла его со смехом. О, как она была хороша! Разве могла она представить, что ее, как и всех остальных, подстерегает старость… Она любила жизнь, любила… любовь, и никогда ни один актер не имел более внимательной и нежной супруги, подобно бедняге Дюпарку.

– Когда вы познакомились, прошло ведь совсем мало времени с момента его смерти?

– Да, и это было к лучшему. Я уже тогда ревновал ее бесконечно к этой прошедшей любви. Знаете, ведь маркиза заставила меня ждать целых три года, три невыносимых года, пока не позволила любить себя! И притом я должен был…

– Жениться? Да, я знаю, – спокойно произнес Ларейни. – Продолжайте, господин Расин.

– И я на ней женился, ничуть не пожалев, ибо в ней обрел не только превосходную супругу и пылкую любовницу, но и замечательную актрису.

– Говорят, вы заставили ее уйти из театра Мольера?

– Ну а как иначе? Мне она была необходима, чтобы появились «Андромаха», а затем «Британик»… Нечего ей было делать у Мольера, который уж слишком к ней привязался.

– Так вы ее ревновали, ревновали до такой степени, что запретили видеться с друзьями, даже с матерью?

– Да, ревновал! – подтвердил драматург. – Что в том странного? Я был моложе, но куда там соперничать с ней, с ее красотой… и потом, я опасался Мольера. Что до тех, кого вы называете друзьями: шарлатанки всякого рода, ворожеи вроде Лавуазен или Делагранж! Невелика потеря! Не следовало бы маркизе знаться с такими личностями.

– Как насчет матери?

– Горла ничуть не лучше! Она беззастенчиво пользовалась дочерью, занималась сводничеством, стараясь знакомить ее с состоятельными людьми… даже стариками! Разве я мог это терпеть?

Ларейни кивнул, давая знать, что понимает его и что он может продолжить. И Расин заговорил вновь:

– До начала 1668 года мы были счастливы, очень счастливы, пока в ее жизни вновь не появился шевалье де Роган, который и раньше был одержим ею.

В тот вечер Расин долго ждал прихода маркизы в их маленькой квартирке на улице Гренель-Сен-Жермен. Как же долго тянулось время, и его терпение подходило к концу, вернее, то, что от него осталось: за несколько последних месяцев поведение маркизы резко изменилось. Супруга стала рассеянной, приходила с опозданием, держалась отстраненно, и, конечно, порывы страсти мужа часто наталкивались на ее напряженную холодность.

Вначале озабоченный, а потом начавший ревновать, он стал за ней следить и обнаружил, что молодая женщина в последнее время зачастила к своей матери. Взбунтовавшись, он устраивал скандалы, которых маркиза не могла выносить и раздраженно возражала, что никто и ничто на свете не заставит ее отказаться от посещения матери. К несчастью, вскоре драматург узнал, что шевалье де Роган довольно часто гостил в Париже и порой его видели в доме госпожи Горла.

Однако тем вечером маркизы в доме матери не было, но домой она не возвращалась. Погода стояла отвратительная, хлестал ледяной дождь, и похоже было, что к первым числам декабря выпадет снег. Стемнело. Маркиза уже давно должна была вернуться, тем более что в последние недели она чувствовала себя очень усталой и ей часто нездоровилось. Расин уже побывал везде, где она могла появиться, но впустую.

Было уже около десяти, когда раздались шаги маркизы. Почти не сдерживая гнев, Расин бросился к двери, готовый разразиться криками, но при виде молодой женщины, очень бледной и с темными кругами под глазами, он не осмелился и лишь сухо спросил:

– Где ты была? Я искал повсюду… даже у матери. Никто тебя не видел!

Она бросила на него усталый взгляд, сняла накидку из плотного шелка и протянула ее Нанетте, старой служанке, которая сразу поспешила к хозяйке, заслышав ее шаги. Потом медленно приблизилась к камину и протянула к огню иззябшие руки. Только когда Нанетта ушла, она наконец ответила:

– Я ходила к врачу! Его не оказалось на месте, и мне пришлось долго ждать.

– Зачем так долго ждала? Неужели этот визит настолько важен! Ты плохо себя чувствуешь?

Знаком она показала, что так и есть, но при этом улыбнулась.

– Сказал он, что у тебя за болезнь?

Тон мужа оставался суровым, но маркиза, словно погруженная в себя, этого не замечала. Ровным голосом она объявила:

– Да… У меня будет ребенок!

Молчание, которое воцарилось после этих слов, было таким многозначительным, что Расин не мог этого вынести. Но маркиза, кажется, ни на что не обращала внимания. На лице ее играла бессмысленная улыбка, вызвавшая приступ ярости у драматурга. Разве так сообщают мужчине о том, что он скоро станет отцом? Делая последнее усилие, чтобы сдержать себя, он пробормотал:

– И… от кого ребенок?

Маркиза вздрогнула, будто только сейчас увидела мужа и его искаженное гневом лицо.

– А от кого он может быть, по-твоему?

– Ну, уж нет! Неужели ты даешь мне понять, что он – мой? Месяцами ты ведешь себя не так, как прежде, ты полностью изменилась! Сколько раз ты подпустила меня к себе? Вечные мигрени, головокружения, бог знает что еще! Нет, тебе не удастся убедить меня, что я отец этого ребенка! Напротив, сейчас ты мне признаешься, кто его отец.

– Ты что, обезумел? Как смеешь говорить со мной в таком тоне?

Начавшаяся таким образом сцена на этом не закончилась. Она была ужасной, невообразимой. Всю ночь Жан Расин и маркиза терзали друг друга: он не переставал ее допрашивать, а она яростно защищалась, но силы у нее начали иссякать. Расин хотел добиться правды любой ценой. Не чувствуя ни малейшей жалости к жене, едва державшейся на ногах, он засыпал ее одними и теми же вопросами, надеясь, что рано или поздно она собьется и запутается в противоречивых «показаниях». Обезумевший от ревности, он готов был ее убить, но к утру, окончательно выбившись из сил, маркиза решила признаться: ребенок, которого она носила, был не от Расина, а от шевалье де Рогана. Да, они несколько раз увиделись, всего дважды или трижды, проснулись старые воспоминания, неожиданно оказавшиеся такими волнующими… Она уступила… и вот теперь эти короткие мгновенья принесли свои плоды.

– Но только, – прибавила она, заливаясь слезами, – клянусь, что все кончено. Он вернулся в Бретань, и мы больше никогда не увидимся… никогда, даю тебе слово!