Эдвард Резерфорд - Сарум. Роман об Англии

С того самого дня Осмунд, охваченный стыдом, начал ходить, как монах, низко склонив голову. Целых три месяца, до самого Рождества, он не отрывал глаз от земли и не глядел по сторонам – только так ему удалось смирить свою позорную страсть и с новым рвением продолжить работу.

Каждый барельеф следовало разместить в широком перевернутом треугольнике между арками и прямоугольным пространством над ним, что создавало непрерывный фриз по периметру зала капитула. Первая композиция, слева от входа, изображала Господа, творящего свет; на втором барельефе Господь, воздев правую руку, создавал твердь земную; изображение следующих трех дней творения вполне удовлетворяло Осмунда, а вот изображение Дня шестого вызвало у него затруднение – предстояло изваять сотворение тварей земных и человека. После нескольких неудачных попыток каменщик перешел к Дню седьмому – отдохновению Господню от трудов. Далее предстояло высечь пять рельефов с изображением библейских сюжетов об Адаме и Еве, но все усилия Осмунда ни к чему не привели.

«Как представить Адама, прародителя человеков? – размышлял каменщик. – А Еву? Она невинная дева и соблазнительница, ввергшая Адама в грех, безупречная женщина и мерзкая блудница, жена и матерь человеческая…» Он не знал, как изобразить все эти противоречивые качества первых людей, сотворенных Богом. Осмунд внимательно изучил скульптуры добродетелей и пороков, высеченные его собратьями, но остался недоволен изображениями, созданными по привычным, застывшим образцам. Его барельефы требовали иного подхода.

Он разочарованно вздохнул и перешел к работе над тремя рельефами с изображением истории Каина и Авеля. До самого Рождества Осмунда ничего не отвлекало.

Вечером перед светлым праздником Рождества каменщик закончил дневные труды и, торопясь домой, позволил себе расслабиться. Первое, что он увидел в нефе, – коленопреклоненную фигуру Кристины, молящейся у алтаря. Дрожащее пламя свечей освети ло лицо девушки и пряди золотистых волос, струящиеся по спине. Кристина казалась ангелом.

Осмунд затрясся от охватившего его желания. Ему страстно хотелось ее поцеловать.

– Соблазнительница! – пробормотал он. – Ангелом притворяется!

Он чуть ли не бегом выскочил из собора и вернулся в Авонсфорд, дав себе клятву никогда больше не отрывать взгляда от земли.

После Нового года Осмунд начал высекать историю Ноя: ковчег, плывущий по волнам, а потом и самого патриарха, уснувшего во хмелю… К марту каменщик завершил барельеф с изображением Вавилонской башни, похожей на старую крепость на холме, два сюжета из жизни Авраама и гибель Содома и Гоморры. Роберт и каноники пришли в восторг, а сам Осмунд приобрел уверенность в своих силах.

«Я сумею высечь историю грехопадения Адама и Евы и их изгнания из Рая», – подумал он.

Возведение Солсберийского собора завершилось 25 марта 1266 года. На строительство, длившееся двадцать шесть лет, была за трачена неслыханная сумма – сорок две тысячи марок. Собор стал одним из самых ярких образцов ранней готической архитектуры.

Солсберийский собор освятили за восемь лет до завершения строительства; на церемонии присутствовал король Генрих III, однако совершенствование подворья и внутреннего убранства собора продолжалось еще долгие годы – завершали декоративную резьбу, стеклили свинцовые переплеты огромных окон.

Вечером, когда закат окрасил багрянцем небо над рекой, строители с домочадцами и жители города пришли в собор; после богослужения на рыночной площади собирались устроить праздничные гулянья. Осмунд привел семью в переполненный храм, где уже толпилось две тысячи прихожан. Сын каменщика, Эдвард, изумленно оглядывался – он никогда прежде не видел такого скопления народа. Сквозь громадное трехарочное витражное окно в западном фасаде собора светило заходящее солнце, и лучи, дробясь и множась в разноцветных стеклах, заливали радужным сиянием длинный неф и роскошно убранный хор.

Постепенно свет померк. Серые каменные арки, возносясь над головами, скрывались в полумраке. Мальчик сжал отцовскую руку и не сводил широко распахнутых глаз с алтаря. Служки в длинных одеяниях сновали между людьми, зажигая свечи у колонн в нефе, в трансептах, под арками галерей и наверху, в трифории, клерестории и в обходной галерее хора. Минут через десять за окнами совсем стемнело, а внутреннее пространство собора преобразилось, освещенное тысячами дрожащих огоньков. Осмунд обратил взгляд к потолку и радостно улыбнулся – мастерски отполированный камень колонн и арок переливался золотом и сапфирами, рубинами и изумрудами, многоцветье красок отражалось в стеклах, а с высоты на людей смотрели резные лики святых.

Эдвард потянул отца за руку:

– А праздник уже начался?

Залитый огнями храм и впрямь напоминал роскошную пиршественную залу.

Наконец двери западного входа распахнулись. В собор вошли мальчики-певчие с зажженными свечами в руках, распевая гимны; за певчими, шелестя подолами белых одеяний по каменным плитам пола, торжественно шествовали каноники и диаконы. Следом, в окружении юных служек, несущих священные сосуды, величественно ступал епископ в роскошной мантии, шитой золотом, серебром и драгоценными камнями. Он сурово взирал прямо перед собой, а митра, украшенная серебряным крестом, увеличивала его и без того высокий рост. Сухощавые пальцы крепко сжимали церемониальный посох с изящной выгнутой рукоятью. При виде епископа прихожане благоговейно преклонили колена, и прелат неспешно проследовал к хору, в пресвитерий.

Торжественные звуки церковных песнопений наполнили собор, возносясь к алтарю. В этот миг Осмунд заметил Кристину, стоявшую рядом с Бартоломью. Епископ вошел в пресвитерий, огромные двери западного входа с громким стуком захлопнулись, и девушка, оглянувшись, увидела каменщика. По лицу ее скользнула едва заметная улыбка.

Осмунд содрогнулся от внезапно нахлынувшей страсти.

Богослужение шло своим чередом, внушая пастве благостное умиротворение. Каменщик тем временем терзался адскими муками.

– Agnus Dei… – звучали слова литании. – Агнец Божий, берущий на себя грехи мира…

Осмунд изо всех сил пытался представить себе ягненка, безропотно идущего на заклание, приносящего себя в жертву, но перед глазами вставало совсем другое.

Звон колокола возвестил таинство евхаристии: свершилось пресуществление – хлеб и вино претворились в плоть и кровь Христову, а дьявол ниспослал бедняге-каменщику иное видение: на алтаре трепетало обнаженное девичье тело.

После службы на рыночной площади накрыли длинные пиршественные столы; над углями на вертелах жарились говяжьи туши. Горожане радостно переговаривались, дети звонко смеялись, даже на вечно недовольном лице жены Осмунда играла улыбка, но каменщику было не до веселья. Он сидел, снедаемый безудержной похотью. В отчаянии он набросился на угощение, надеясь грехом чревоугодия изгнать сладострастие, а потом в хмельном забытьи сполз под стол.