Антония Байетт - Детская книга

И тут Гризельда сказала:

– Я на самом деле не собиралась в монастырь. Не намерена была всю жизнь провести среди вязания, сплетен… мелочной ревности. Жаль, что я – не ты.

– Мне не жаль. Мне нравится с тобой разговаривать.

И снова молчание – этот разговор оборвался, как и другие.

Театральное общество Марло возродило некогда успешную постановку «Доктора Фауста» Кристофера Марло, и Джулиан пригласил Гризельду. Большинство зрителей составляли гостившие в Кембридже немецкие студенты, готовые увидеть в сюжете то, что увидел в нем Гёте. Были каникулы, поэтому от студенток не требовали строго, чтобы они выходили только в сопровождении дуэньи: более того – некоторые роли в пьесе играли женщины; правда, надо сказать, что эти роли были эпизодические и без слов. Студентам Кингз-колледжа не пришлось переодеваться в женское платье, чтобы выступить в роли королевы или соблазнительницы. Женщин играли женщины из «фабианской детской». Брюнхильде (Брюн) Оливье, дочери сэра Сиднея Оливье, основателя Фабианского общества, губернатора Ямайки, досталась роль Елены Троянской, «красы, что в путь суда подвигла», с напудренными золотом волосами, в платье с большим вырезом. Фрэнсис Корнфорд, студент-классик, играл Фауста, Жак Равера (будущий муж Гвен Дарвин) – Мефистофеля, а другие фабианки – Смертные Грехи. Руперт Брук исполнял роль хора, был потрясающе прекрасен и произносил строфы несколько пискляво.

Гризельда спросила, нельзя ли достать еще один билет. В Кембридже сейчас гостит один ее знакомый, – собственно, Джулиан его знает, это Вольфганг Штерн из Мюнхена. Штерны приехали в Англию, чтобы кое-что поменять в куклах и марионетках «Тома-под-землей», который должен был снова пойти осенью. Джулиан достал билет, и Вольфганг, несколько напоминающий Мефистофеля острой черной бородкой и угловатыми бровями, пришел на спектакль. Места были в середине, в нескольких рядах от сцены. Позади них немцы комментировали по-немецки, думая, что их не понимают. Вольфганг обернулся и велел им замолчать. Те засмеялись и послушались. Гризельда безмятежно сидела меж Джулианом и Вольфгангом. За ними расположились какие-то очередные Дарвины, Джейн Харрисон и ее очаровательная студентка Хоуп Мирлис. Харрисон, должно быть, пришла посмотреть на игру Корнфорда, с которым ежедневно переписывалась и гоняла по Кембриджу на велосипеде. После спектакля была вечеринка – в доме Дарвинов на Силвер-стрит, но наших трех героев не пригласили. Джулиан повел своих спутников в ресторан у моста Магдалины. Ресторан был французский, с веселенькой обстановкой и скатертями в клеточку.

Вольфганг Штерн довольно агрессивно сказал, что голоса у актеров, по его мнению, хорошие, но никто из этих англичан не умеет двигаться. Они стояли клонясь, как тающие свечи. Они жестикулировали вежливо , хотя требовалось нечто абсолютно иное. Гризельда сказала, что он несправедлив. Мефистофель двигался совершенно по-змеиному. Это потому, что он француз, ответил Вольфганг. Англичанам следовало бы… ограничиться?.. tableaux vivants. Charades . [84]У Вольфганга был ужасно сердитый вид.

Гризельда, чтобы его умилостивить, сказала, что хотела задать ему вопрос по работе, которую сейчас пишет, – о разнице между двумя гриммовскими версиями «Золушки»: собственно «Золушкой» и «Пестрой шкуркой». Гризельда сказала, что ей ужасно нравится слово Allerleirauh : [85]разнообразные, грубые меха. Золушку преследовала злая мачеха, а Пестрая шкурка умно отделалась от кровосмесительных посягательств отца и от кухарки, которая швырялась в нее башмаками. И еще Гризельду почему-то трогало то, что Пестрая шкурка, спрятав свои платья – золотое, серебряное и звездное – под плащом из шкур, стала пушистым созданием, животным, существом среднего рода, не объектом желания.

– Пока она сама того хотела, – заметил Вольфганг. – А потом засияла, как солнце и луна…

– Англичане и французы подсластили «Золушку»…

Джулиан ощутил электрический ток. Искры, разряды проскакивали между этими двумя. Их руки лежали слишком близко друг к другу. Гризельда смотрела на немца слишком пристально либо вообще не смотрела.

– И что же это значит? – спросил себя Джулиан и не мог найти ответа.

Они с Вольфгангом проводили Гризельду обратно в колледж, где ее, взрослую женщину, запирали в нелепо ранний час. Она стояла на ступеньках, улыбаясь обоим.

– Какой прекрасный вышел день, – сказала она. И добавила: – Цивилизованный.

Джулиан знал, что в ее устах это одна из высших похвал.

Он пригласил новоявленного соперника в паб и взял ему бренди. Немец был колюч – человек, вырванный из привычного окружения, в котором ему легко и просто. Джулиан говорил о разном – о театрах, Гёте, Марло – и на третьем стакане бренди сказал:

– Давайте выпьем за Гризельду. Die schöne [86]Гризельду.

– Die schöne Гризельду. Вы не говорите по-немецки.

– Не говорю, только учусь. Мне для работы нужно читать по-немецки.

– Она как статуя в сказке. Или марионетка. Ничего не чувствует.

– Не думаю, – осторожно возразил Джулиан. Он не знал, хочет ли поделиться своим открытием с этим робко-язвительным юношей, который, кажется, не смог дойти до того же самостоятельно.

– Какой смысл приезжать сюда и видаться с ней, – продолжал Вольфганг. – Она улыбается и ничего не замечает. Очаровательная английская леди. Такая принцесса. Каждый волосок ее прически – под контролем. Ничто никогда ее не волновало. Может быть, ничто, никто не может ее взволновать. Простите. Это все бренди.

Воцарилось долгое молчание. Вольфганг добавил:

– Извините. Может быть, вы… вы сами…

– О нет. Ничего такого.

Снова молчание. Черт возьми, надо поступить по-честному. Кроме того, это добавит сюжету интереса.

– Я заметил… – произнес Джулиан и замолчал, подыскивая слова.

– Вы заметили, что я… несчастен.

– Нет-нет, собственно говоря, я не о том. Я заметил ее . Как она смотрит на вас.

– Смотрит?

– Я никогда не видел, чтобы она хоть на кого-нибудь так смотрела.

– Смотрела?

– Я вас умоляю. Она вами интересуется. И больше никем. Вот что я заметил.

– О.

Вольфганг овладел собой и улыбнулся. Улыбка вышла несколько демонической, горестной – просто у него была такая форма лица. Он сказал:

– Я идиот. Значит, все еще хуже. Понимаете… она – сказочная принцесса. У нее в банке лежат горы золота, слитков, и она должна выйти замуж за такого же человека или найти осла, который срет золотом. Извините. А я делаю кукол. Гоняю по сцене игрушечных человечков.

– Но ведь вас можно назвать художником.

– Назвать-то можно, но никто не услышит. В меня будут бросать сапогами и выгонят вон.