Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме

– Можешь не объяснять, я все отлично понял, – с отвращением перебил его Тит.

От фасинума отразился лучик света, и Тит заговорил о талисмане:

– И ты еще смеешь носить амулет наших предков – ты, ничуть их не почитающий, проповедующий презрение ко всему, что они свершили и завещали нам! Ты, открыто ненавидящий нашего отца и меня – лишь бы угодить своему богу?

Кезон с улыбкой дотронулся до фасинума:

– Амулет означает совсем другое, Тит. Это символ страстей Христовых и залог Его будущего воскресения, воскресения всех верующих…

– Нет, Кезон, это звено, связующее нас с прошлым: талисман, передававшийся в нашем роду с тех времен, когда еще не построили Рим. Ты сам ненавистью к богам и родному городу превращаешь его в нечто другое!

– Боги, которым ты поклоняешься, Тит, суть не боги. Если на то пошло, они демоны, хотя я склонен думать, что их вообще не существует и никогда не существовало…

– Глупец! Безбожник! Боги были и пребудут всегда. Они от мира и в мире. Они сотворили мир. Они и есть мир! Если смертные не понимают их, то лишь в силу собственной малости и необъятности богов. И что за крошечный мир воображаешь ты – игрушку для одинокого бога, который требует от своих почитателей нищеты и ничтожности! Неужели ты не видишь вокруг себя красоты, величия и тайны богов? Да, они смущают и пугают нас, а волю их трудно распознать. Но я делаю, что могу. Выполняю ритуалы предков, которые были здесь до нас и общались с богами прежде нас. Я преклоняюсь перед их мудростью, а ты ее с презрением отвергаешь! Ты ни разу не почтил восковые эффигии Пинариев. Ты повернулся спиной к предкам. Ты дерзок, нечестив и недостоин называться римлянином!

– Но я и не называю себя римлянином, Тит. Я называюсь христианином, а то, что ты именуешь мудростью предков, не значит для меня ничего. Мне не нужны грехи и глупости прошлого. Я смотрю в ясное, идеальное будущее.

– В будущее, где будешь напрочь забыт, ибо не оставишь потомков. Вся память о тебе сотрется, Кезон, ибо ты разорвал связь поколений. Единственное доступное человеку бессмертие – память тех, кто придет ему на смену, вспомнит его деяния и почтит имя.

– Как вспомнят в будущем веке Нерона? Отцеубийцу и матереубийцу? А если повезет, то и про тебя скажут: вот сенатор Тит Пинарий, друг Нерона – товарищ матереубийцы! Так-то ты, брат, представляешь себе бессмертие?

Тит пристально смотрел на фасинум. Взять бы да и сорвать его с братниной шеи.

– Сегодня я пришел из уважения к нашему отцу, – произнес он. – Я ощущал перед его тенью долг по мере сил присматривать за тобой. Но ты нанес последний удар, Кезон. Больше я не приду.

61 год от Р. Х.

Тит сдержал слово и впредь не навещал брата. Когда двумя годами позднее они увиделись вновь, Кезон явился к нему сам.

Тит находился у себя в кабинете, полностью погруженный в старый авгурский текст, давным-давно полученный от Клавдия. Раб постучал по косяку, привлекая внимание господина.

– В чем дело? – осведомился тот, не поднимая глаз.

– К тебе посетитель, хозяин.

Тит поднял взгляд, немного щурясь. Чтение начало утомлять глаза – недуг, естественный в сорок три года.

– Я знаю тебя?

– Я Илларион, хозяин. Новый привратник.

– Ах да. – Тит всмотрелся в мальчика, который годами едва ли годился в привратники. В доме скопилось столько рабов, что Тит путался в них. Хризанта утверждала, что все они позарез нужны для хозяйства, но, как опасался Тит, скоро придется покупать дом побольше исключительно для того, чтобы разместить такую ораву рабов. Хозяина, конечно, обслуживали отменно, и он ничего не делал сам: рабы выносили по утрам ночной горшок, таскали за ним вещи в термы и обратно, мыли его, массировали, брили, одевали, писали под диктовку, доставляли все необходимое, передавали письма друзьям и деловым партнерам, учили хозяйских детей, читали Титу вслух, когда у него уставали глаза, совершали покупки, готовили и подавали еду, пели ему за обедом и стелили постель. Рабыни удовлетворяли и его половую нужду. После двадцати с лишним лет брака и рождения четырех детей они с Хризантой редко совокуплялись, но он любил ее и не собирался брать другую жену, а потому, когда припекало, без зазрения совести пользовался хорошенькими рабынями. Они принимали свою участь спокойно, поскольку Тит был не из тех, кто получает удовольствие от насилия, а наслаждался он в уединении, никогда не действуя грубо и напоказ ради смущения или позора рабыни. Не все хозяева столь сознательны.

– Кто там пришел? – спросил Тит.

– Гость говорит, будто он твой брат, – с сомнением ответил Илларион.

Тит долго смотрел перед собой в одну точку.

– Пригласи его. Нет, постой. Я сам схожу в вестибул.

Он поднялся и пошел через дом, пышный сад с недавно установленной статуей Венеры и приемную залу с новеньким мозаичным полом. Действительно, в вестибуле находился Кезон собственной персоной, похожий на уличного попрошайку. Он стоял лицом к лицу с восковой эффигией отца.

– Пришел наконец уважить? – спросил Тит.

Кезон чуть вздрогнул от неожиданности и тупо уставился на него.

– Если хочешь зажечь фимиам и прочесть молитву, я с удовольствием присоединюсь, – сказал Тит. – А наши предки, безусловно, придут в восторг. – Он сделал жест в сторону других эффигий в нишах.

– Ты знаешь, что я явился не за этим, – тихо произнес Кезон.

– Понятия не имею о твоих целях, – сказал Тит. Он заметил на Кезоне фасинум. Какая наглость – щеголять перед предками родовым талисманом! Тит сделал глубокий вдох, пытаясь держаться цивилизованно.

– У меня к тебе просьба, – пояснил Кезон. Его голос был почти кроток.

Тит отрывисто кивнул:

– Я жду посетителей – к сенатору многие обращаются за помощью, – но, думаю, найду для тебя время. Иди за мной в кабинет.

Ведя брата по дому, он гадал, о чем думает Кезон. Тот съехал много лет назад, и Тит постоянно вносил разнообразные усовершенствования, покупая дорогую мебель и шедевры искусства. Его кабинет был чуть ли не лучшим помещением в доме, с прекрасными настенными изображениями из «Метаморфоз» Овидия и сделанными на заказ дубовыми книжными полками. Напольная мозаика представляла Прометея, несущего человечеству свет; обнаженный титан держал стебель огромного фенхеля, в котором скрывалась янтарная искра, украденная с огненной колесницы Солнца; его окружали благоговеющие смертные. Тит надеялся, что брат впечатлится, но Кезон лишь покачал головой и пробормотал:

– Сколько же у тебя рабов!

– Рабов?

– По всему дому. Пока мы шли из вестибуля, нам встретилось как минимум десять.

– Неужели? Я их почти не замечаю. Разве что кто-нибудь понадобится и никак не найти! – рассмеялся Тит.