Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме

Уборная находилась в небольшом здании на некотором удалении от платформ. Внутри оказалось несколько человек, которые буднично обсуждали зрелище. Они сошлись в том, что, несмотря на избыточные повторы, многие наказания поистине замечательны. И все с жаром признали изнасилование Пасифаи самым ярким эпизодом.

– Такое не каждый день увидишь! – съязвил один.

– Если только ты не бог вроде Нептуна и не можешь сотворить подобное взмахом трезубца.

– Или если ты не Нерон!

Тит пошел обратно к трибунам. Небо потемнело, зажглись звезды. Всюду стояли факелы для освещения арены. Когда он приблизился к ложе, дорогу резко заступили двое преторианцев.

– Что там у тебя? – спросил один, рослый и грубый, но с безупречными зубами, которые сверкнули в свете факела. Он указал на фасинум на груди сенатора. – Не крест ли, как у христиан?

– Не твое дело, что я ношу на шее, – отрезал Тит. Он попытался пройти, но его не пустили.

– Ты пойдешь с нами, – заявил преторианец с идеальными зубами.

– И не подумаю. Ты разве не видишь, что я в сенаторской тоге? Я возвращаюсь в императорскую ложу.

– Как бы не так! Христианин в императорской ложе!

Его схватили за руки и, невзирая на сопротивление, отвели в комнатушку под новенькими деревянными платформами. За столом, заваленным свитками, сидел третий преторианец – очевидно, трибун, начальник когорты.

– Затруднение? – осведомился он.

– Беглый христианин, командир, – ответил преторианец с идеальными зубами.

– Что за нелепость! – выпалил Тит.

– Как тебя звать, христианин? – спросил трибун.

– Мое имя – Пинарий. Сенатор Тит Пинарий.

Тот сверился со списком:

– Ах да, у нас и правда есть Пинарий среди тех, кого сегодня накажут. Мужского пола гражданин, сорока семи лет. Явно он и есть.

Тит стиснул зубы. Весь день он старался не думать о Кезоне, твердя себе, что брата у него нет.

– Там, верно, Кезон Пинарий, а не Тит…

– А вот теперь я тебя узнаю! – заявил трибун. – Ты был одним из первых поджигателей, кого мы арестовали. Сейчас-то, конечно, выглядишь иначе! Как тебе удалось так отмыться и сбежать из камеры? И где, во имя Аида, ты взял тогу? Держу пари, что убил сенатора!

– Вздор, – возразил Тит. – Я сенатор, авгур и друг императора.

Преторианцы расхохотались.

У Тита засосало под ложечкой. Ситуация выходила из-под контроля. Он приказал себе сохранять спокойствие.

– Позвольте мне объяснить, – процедил он. – У меня есть брат… близнец… он христианин…

Преторианцы лишь пуще прежнего покатились со смеху.

– Полный близнец? – выкрикнул зубастый преторианец. – Знатно!

– С такой фантазией тебе бы комедии писать, а не пожары устраивать, – заметил трибун, затем резко перестал смеяться и посуровел. – Подобная нелепица только подтверждает мои подозрения. Что думаете, ребята? Как мы поступим с лживым христианином-убийцей?

Преторианцы принялись грубо перекидывать Тита друг к другу и дергать за тогу, пока не сорвали ее; затем разодрали в лоскуты тунику, и он остался в одной набедренной повязке. Когда один из них потянулся к фасинуму, Тит попытался воспротивиться, но преуспел не больше ребенка, который вздумал лупить великанов. Преторианец с безупречными зубами сильно ударил его по лицу, так что зубы самого Тита лязгнули, он зашатался и ощутил привкус крови во рту.

Его схватили за руки и потащили прочь из конуры. На открытом участке за трибунами они миновали двоих мужчин в сенаторских тогах. Тит хотел вскинуть руки, но преторианцы удержали его.

– На помощь! – крикнул он.

Сенаторы глянули на него.

– Поджигатель поганый! – буркнул один.

Преторианцы снова ударили Тита по лицу, чтобы молчал, и толкнули к воротам. Те отворились, и Пинарий очутился в тускло освещенном загоне. Над головой рокотала толпа. Наверху расхаживали зрители, и вокруг раздавался скрип деревянных платформ. Когда глаза привыкли к темноте, Тит увидел, что помещение весьма велико и полно людей, по большей части в лохмотьях или почти раздетых, как и он. Они были грязны, растрепаны и воняли мочой и потом. Он двинулся в гуще приговоренных, всматриваясь в лица. Одни, зажмурив глаза, дрожали от страха и бормотали молитвы. Другие держались до странности спокойно и тихими успокаивающими голосами беседовали с соседями.

– В порочном мире смерть – вожделенное избавление, – произнес человек с длинной белой бородой. Тит однажды видел его у Кезона. – Даже столь ужасная, как здесь, она и то лучше жизни в подобном мире. Смерть перенесет нас в лучшее место.

Мимо прошел измученный постановщик в сопровождении преторианцев.

– Я стараюсь сохранить здесь порядок; я стараюсь выдерживать императорское расписание! – выкрикнул он. – Сейчас, ребята, давайте-ка разделите узников на группы…

Тит бросился к нему:

– Послушай меня! Произошла ошибка, я не должен тут находиться…

Постановщик отпрыгнул, точно от бешеного пса. Прежде чем Тит успел продолжить, один из преторианцев вскинул щит и оттолкнул им приговоренного. При мерцающем свете факела Тит увидел свое отражение в надраенном металле, и это потрясло его. На него смотрел почти обнаженный человек с безумными глазами, разбитым лицом и кровоточащими губами. Как быстро с него сорвали личину чопорного неприкасаемого римского сенатора!

В отчаянии Тит огляделся, ища кого-нибудь, чтобы объяснить ситуацию.

И внезапно оказался лицом к лицу с Кезоном.

Он в жизни не видел брата в столь плачевном состоянии. На Кезоне, как и на нем самом, осталась лишь набедренная повязка. Тело выглядело знакомым, но искаженным, будто насмешка над его собственным: сплошь в синяках, ранах и ссадинах. Кезона пытали и били. Он исхудал, значит и голодом морили. В отличие от иных христиан, в нем не осталось никакой отрешенности, он был полностью сломлен и лишен присутствия духа. Тит увидел жалкого, перепуганного человека.

По ходу арестов и допросов христиан и с приближением дня их наказания Тит заставлял себя не думать о брате. Многократно твердя, что его не существует, он и сам почти поверил в собственную ложь. И вот Кезон стоит перед ним: тень человека, которым он был когда-то, но все еще несомненный сын Луция Пинария, брат-близнец Тита. Тит испытал невыносимую печаль, вспомнив детство в Александрии и те времена, когда братья еще не стали чужими друг другу. Как же развела их судьба? Как получилось, что Кезон очутился среди безумных почитателей смерти?

– Не переживай, брат, – прошептал Кезон. – Я прощаю тебя.

Печаль улетучилась. Тит ощутил прилив гнева. За что его прощать? Почему Кезон всегда так заносчив и самоуверен?

Он искал ответ, но времени не осталось. Их вдруг разделила шеренга преторианцев, и Кезон попал в одну группу, а Тит – в другую. Под лающими командами гвардейцев группа Кезона надела пропитанные дегтем туники, после чего христианам связали руки за спиной.