Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме

– А ты кто будешь и откуда знаешь? – осведомился трибун.

– Я Луций Пинарий, сын сенатора Тита Пинария, но это не важно. Эта трусливая гора мяса – Авл Вителлий, и я могу свои слова подтвердить.

– Чем?

– У него кое-что примотано к ноге.

– Так и есть. Ну-ка, ребята, развяжите. Полагаю, ты скажешь мне, Луций Пинарий, что́ мы найдем?

– Самую драгоценную для Вителлия вещь – реликвию, которую он украл из храма Марса-Мстителя. То, на что у него нет права. То, с чем он никогда не расстался бы добровольно.

– Тут меч, командир, – доложил один из солдат. – Но не простой. Клинок покрыт золотом!

– Меч Божественного Юлия! – Потрясенный трибун благоговейно взял клинок в руки. – Значит, ты все-таки Вителлий. Попробуй отрекись еще раз, и я вскрою тебе глотку. – Он приставил к шее императора острие меча.

Тот покосился на клинок.

– У меня есть тайна, – произнес Вителлий. – Я могу открыть ее только Веспасиану! Тебе понятно?

– О, думаю, что нам всем понятно, – отозвался трибун. – Свяжите ему руки за спиной. А петлю на шею я надену сам.

Разорванная туника прилипла к телу Вителлия, но пояс свалился, и теперь лишь складки жира скрывали его гениталии. Солдаты покатились со смеху, когда принуждаемый ими пленник заковылял по ступеням на Форум, сотрясаясь обнаженными телесами. Трибун, радуясь трофею, уже не смотрел на Луция и его спутников.

Луций решил, что сделал и увидел достаточно, но Эпиктет не захотел пропустить дальнейшее. Луций и Эпафродит поневоле двинулись за колченогим рабом, который последовал за солдатами, тащившими Вителлия по Священной дороге.

Молва разошлась быстро. Собралась шумная толпа.

– Да здравствует император! – кричали зеваки, будто любуясь гротескной пародией на триумфальное шествие через Форум.

– Голову поднять! – гаркнул старший легионер. – Смотри на людей, когда тебя приветствуют! – Он ткнул Вителлия ниже подбородка острием меча Божественного Юлия, понуждая держать голову высоко.

Так водили на расправу преступников, запрокидывая им головы, чтобы не прятали лиц. Острие неотступно язвило мягкую плоть. По шее и мясистой груди Вителлия струилась кровь.

Чернь, глумясь, забрасывала его сором и экскрементами.

– Посмотри на себя, вот урод!

– Жирен, как боров!

– А видите, как хромает? Нога-то кривая.

– Поджигатель!

– Свинья!

– Теперь ты покойник!

Процессия прибыла на Капитолийский холм. Вителлия поволокли по Гемонийской лестнице в Туллианум, традиционное место казни врагов Рима. Пока Вителлий выл, рыдал и молил о пощаде, сложили костер.

– Неужто нет в вас почтения? – возопил он. – Я был вашим императором!

Один из его прежних преторианцев в приступе верности вырвался из толпы и с мечом наголо устремился к поверженному правителю. Он пырнул Вителлия в живот, желая подарить господину быструю смерть. Чернь накинулась на солдата и сбросила его с лестницы.

Вителлия перевязали, дабы остановить кровотечение. Людей, чьи родные погибли при пожаре храма, пригласили раскалить железки и прижать их к телу жертвы. Сначала он бился и вопил при каждом ожоге, но в конце концов обессилел, и вопли сменились жалобным воем, а после – стонами. Некоторые предпочли колоть Вителлия ножами, нанося лишь небольшие порезы, чтобы не умертвить его прежде времени. Пытка затянулась надолго.

В толпе Луций увидел Домициана. Итак, сын Веспасиана выжил. Домициан долго стоял в стороне и наблюдал, не выказывая чувств. Наконец, когда все желающие уже покарали Вителлия, потомок Флавиев шагнул вперед.

Солдат схватил Вителлия за волосы, запрокинул ему голову и тряс, пока тот не открыл глаза. Вителлий уставился на Домициана и ошеломленно разинул рот. Трибун, забравший меч Божественного Юлия, протянул его Домициану, и тот обеими руками взялся за рукоять. Затем взмахнул клинком, тогда как солдаты придержали Вителлия.

Голова отлетела и со стуком запрыгала по ступеням Гемонийской лестницы. Толпа взорвалась воплями.

Домициана, сжимающего окровавленный меч, вознесли на плечи собравшихся. Голову Вителлия насадили на пику и пронесли по Форуму. Тело низверженного правителя – настолько обожженное и окровавленное, что в нем едва узнавался человек, – протащили по улицам на крюке и бросили в Тибр.

Луцию со спутниками удалось наконец добраться до дома на Палатине; увидев их, его мать с сестрами и Илларион залились слезами радости.

Всю долгую зимнюю ночь Луций ворочался и метался, не в силах уснуть. Едва забрезжил рассвет, он надел тунику и вышел из дома. Темные вымерзшие улицы были пустынны. Он миновал древнюю хижину Ромула и спустился по Какусовым ступеням. Немного постоял перед Великим алтарем Геркулеса, вспоминая отца и пытаясь осмыслить события, произошедшие уже после его смерти.

Какое-то время Луций брел без всякой цели, затем оказался на берегу. Он двинулся по течению Тибра мимо зернохранилищ и складов у подножия Авентинского холма. Дошел до старой Сервиевой стены и продолжил путь вдоль нее до Аппиевых ворот. Там он ступил на Аппиеву дорогу и начал удаляться от города.

Восходящее солнце разослало косые красные лучи по придорожным гробницам и храмам, отбросившим густые тени. Чуть дальше по Аппиевой дороге темнел на обочине крест, тоже подсвеченный лучами.

Через распятие обычно казнили рабов. Кто озаботился традициями в неразберихе минувшего дня?

Луций подошел ближе. К кресту был прибит человек гладиаторского сложения. Луций не уловил ни единого движения, ни звука. Случалось, на кресте умирали долгими днями. Боги благословили очередную жертву быстрой смертью.

Луций взглянул в лицо покойника. Несмотря на неверный свет и гримасу, исказившую черты, он узнал Азиатика, вольноотпущенника Вителлия.

Будучи эквитом, Азиатик не подлежал распятию по закону. Убийцы нарочно старались унизить его. Луций посмотрел на пальцы Азиатика: золотое кольцо исчезло.

Затем он заметил что-то в траве и сделал шаг, присматриваясь. Там лежало бездыханное тело мальчика в убогой тунике и ветхом плаще. Голова его была закинута под неестественным углом: ребенку сломали шею. Луций обошел труп и заглянул в лицо. То был Германик, сын Вителлия. Видимо, наследника под охраной Азиатика пытались тайно отправить за пределы города.

Стало светлее. Серый бесформенный мир начал обретать краски и телесность, но Луцию казалось, что он все еще погружен во тьму.

Он не знал человека более презренного, нежели Вителлий. Азиатик был подлой гадиной, и к сыну Вителлия Луций тоже не испытывал никаких теплых чувств. Однако их гибель не обрадовала его. Совсем наоборот. Смерть Вителлия показалась ему ужасной, вид трупов Азиатика и Германика отозвался в его сердце болезненной глухой горечью.