Коллектив авторов - Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи

Какая разительная перемена свершилась в XIX веке!

«Манеры денди были сами по себе очаровательны, – писал Барбе д’Оревильи, автор трактата „О дендизме и Джордже Браммеле“, посвященного „джентльменам новой генерации“. – Денди отличались приятным стилем речи и безукоризненным языком. Многие из них обладали высокими дарованиями и преуспевали во всем, что они делали; менее талантливые, если им что-то не удавалось, умели вовремя остановиться, без особых иллюзий или энтузиазма. Они демонстрировали джентльменскую выучку – щедрость и великодушие. Эфемерные, как молодость и духи, они все же имели одну постоянную черту – верность в дружбе, несмотря на позднейшее соперничество».

Что же произошло?

Моду на особое изящество в одежде и манерах, в сочетании с продуманной небрежностью, дерзостью и язвительной иронией, легенда связывает с именем Д. Б. Браммела (1778–1840) – автора книги «Мужской и женский костюм», которого современники называли «премьер-министром элегантности».

Именно вдохновляясь примером Браммела, Булвер-Литтон сформулировал в столь любимом Пушкиным романе «Пэлем» знаменитые правила «искусства одеваться».

«Уметь хорошо одеваться – значит быть человеком тончайшего расчета… В манере одеваться самое изысканное – изящная скромность, самое вульгарное – педантическая тщательность.

Одевайтесь так, чтобы о вас говорили не „Как он хорошо одет!“, но „Какой джентльмен!“.

Избегайте пестроты и старайтесь, выбрав один основной спокойный цвет, смягчить благодаря ему все прочие. Апеллес пользовался всего четырьмя красками и всегда приглушал наиболее яркие тона, употребляя для этого темный лак.

Изобретая какое-либо новшество в одежде, надо следовать Аддисонову определению хорошего стиля в литературе и стремиться к той изысканности, которая естественна и не бросается в глаза».

Были также правила поведения для денди, рассчитанные на то, чтобы, используя минимум средств, производить максимальное впечатление на окружающих:

Первое правило – «Nil admirari» («ничему не удивляйся») – призывало сохранять бесстрастие и презрительное безразличие при любых обстоятельствах. «Я неоднократно наблюдал, что отличительной чертой людей, вращающихся в светском обществе, является ледяное, несокрушимое спокойствие, которым проникнуты все их действия и привычки – от самых существенных до самых ничтожных: они спокойно едят, спокойно двигаются, спокойно живут, спокойно переносят утрату своих жен и даже своих денег, тогда как люди низшего круга не могут донести до рта ложку или снести оскорбление, не поднимая при этом неистового шума», – писал Булвер-Литтон.

Правило второе – «сохраняя бесстрастие, поражай неожиданностью».

Правило третье: «Оставайтесь в свете, пока вы не произвели впечатление; лишь только оно достигнуто, удалитесь».

Одним из способов произвести впечатление было «к несерьезному относиться серьезно, а над серьезным посмеиваться» – так писал об особенностях юмора денди Эрнст Юнгер.

Вот как Браммел реализовывал эти правила на практике: придя в три часа ночи под окна известного ученого, члена Королевского общества Снодграсса, что было сил постучал в окно, а когда несчастный Снодграсс выскочил в ночной рубашке на мороз, решив, что в доме пожар, Браммел вежливо сказал: «Простите, сэр. Вас зовут Снодграсс? Какое чудное имя, клянусь, в высшей степени чудное, ну что же, мистер Снодграсс, доброе утро!». Смешно? Рискуя прослыть занудой, скажу: как-то не очень.

А вот еще образчик «изысканного эпатажа» Браммела. Рассказывали, к примеру, что однажды он пришел на бал и, потанцевав с самой красивой дамой, поинтересовался: «Что это за уродец стоит возле камина?». «Но как же. Вы должны быть с ним знакомы – ведь это хозяин дома», – ответила дама. «Вовсе нет, – беззаботно сказал Браммел, – ведь я явился на бал без приглашения».

Похоже на Дарси? Может быть, да, а может быть, и нет.

Он вроде и одет с элегантной небрежностью, и бесстрастен до презрительности, и не упускает случая удивить собеседника неожиданным замечанием – как, например, о танцах в Сент-Джеймсе, – и имеет неприятную манеру крайне неблагожелательно отзываться о внешности окружающих. Так что же, мистер Дарси – денди, а Джейн Остин – пророк его?

Едва ли. Браммел и его последователи, эпатируя общество своим высокомерием, все же всецело зависят от общественного мнения. Кажется, вся их жизнь посвящена одной цели – чтобы о них не забыли. Недаром презрительный денди Браммел, по воспоминаниям современников, «обладал выдающимся даром развлекать». «Происходит своего рода „обмен дарами“, заключается негласный договор: денди развлекает людей, избавляя их от скуки, отучает от вульгарности, а за эти функции общество должно содержать денди, как политическая партия содержит своего оратора», – поясняет Барбе д’Оревильи. У Дарси идея такого «общественного договора», несомненно, вызвала бы омерзение.

Дарси кажется искренним в своем раздражении и угрюмости. Он не пытается казаться скучающим, чтобы набить себе цену, ему действительно скучно среди хартфордширских дворян. Почему? Может быть, потому, что он слишком горд?

В начале XIX века наследственная аристократия начала ощутимо сдавать позиции под напором «новых дворян» – фабрикантов-нуворишей, недавно получивших дворянские титулы. Отчасти мода на дендизм была реакцией на этот процесс. Аристократы-денди старались наглядно продемонстрировать нуворишам, что «деньги – это не все», что элегантная небрежность манер и равнодушная невозмутимость – это неотчуждаемое наследство «истинного дворянства» – потомков средневековых рыцарей. Денди являл собой некий недостижимый эталон «высшего существа», по сравнению с которым буржуа и их буржуазные ценности казались особенно «скучными» и «пошлыми». «Он представляет не только моду, но и форму культуры, – пишет о Браммеле немецкий исследователь Отто Манн в эссе „Дендизм как консервативная форма жизни“. – Поэтому он пребывает в напряженных отношениях с обществом. Он олицетворяет собой форму культуры, которой должно было бы обладать, но в полной мере не обладает общество. Он, по сути, противостоит обществу». (Ирония судьбы в том, что Браммел как раз происходил из буржуазной семьи, но сумел поставить себя так, что все считали его самым аристократичным из аристократов.)

Но Дарси кажется вовсе лишен сословной спеси. «Аристократизм», «элегантность», «продуманная небрежность», «произвести впечатление на общество» – не из его лексикона. Он дружит с «сыном торговцев» Бингли и очень сдержанно относится к родовитой леди Кэтрин де Бёр, которой хотелось бы увидеть Дарси своим зятем. Дарси не пытается ни поразить «общество», ни преподать ему какой-то урок. Напротив, когда молодежь в очередной раз затевает танцы и Дарси «разом лишается всех собеседников», он кажется искренне растерянным. Вряд ли он действительно смущался в присутствии миссис Лонг, как предложила добросердечная Джейн, но, кажется, он действительно не знал, о чем с ней говорить. Едва ли он хотел открыто высказать презрение к «новому дворянину» сэру Лукасу, но, кажется, им в самом деле трудно найти общую тему для беседы. Едва ему удалось заметить в глазах Элизабет «необычный для женщины ум» – он уже не прочь потанцевать и поговорить с нею. И, надо отдать ему должное, Дарси никогда не пытается «к несерьезному относиться серьезно, а над серьезным посмеиваться». Напротив, он с горечью говорит о том, что «мудрейшие и лучшие люди, мудрейшие и лучшие их поступки могут представляться смешными тем, кто больше всего в жизни ценит шутку».