Джон Кампфнер - Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи

Задним числом источник проблем определить легко. Много лет стоимость жилья в США быстро росла благодаря сверхнизким процентным ставкам и изобилию кредитных денег из-за границы. Это классический случай, когда рынок работает по своей неоспоримой логике и приходит к катастрофическому финалу: развивающиеся экономики Ближнего Востока и Азии охотно сбрасывали излишки своих бюджетов, тогда как в США дефицит продолжал расти — даже во времена бума. Значительная часть доступного капитала инвестировалась в цепочки все более сложных финансовых инструментов, которые затем переупаковывались и снова продавались. У инвесторов Уолл-стрит развился колоссальный аппетит к облигациям, обеспеченным ипотекой простого народа. Фирмы вроде Lehman покупали тысячи ипотечных кредитов и объединяли их в пакеты ценных бумаг, известных как «обеспеченные залогом долговые обязательства» ( CDO ). Затем они продавали потоки выплат по этим ипотечным кредитам инвесторам, среди которых находились пенсионные и хедж-фонды. Эти облигации считались столь же надежными, как долговые обязательства Минфина США, но процентную ставку по ним установили выше. Спрос со стороны голодных инвесторов и домовладельцев был столь огромен, что в конце концов ипотечные банки смягчили критерии выдачи кредитов, раздавая их людям с низкими кредитными рейтингами, людям, которые не могли их выплатить. Это были субстандартные заемщики.

В 2007 году, когда рынок жилья стал падать, а часть домовладельцев прекратила платежи по кредитам, система обрушилась. Банки чересчур полагались на кредиты — их долги росли гораздо быстрее, чем активы. А это означало, что когда кредитные рынки иссякнут, они не смогут выполнить свои обязательства. Чтобы замаскировать масштабы зависимости и продолжать брать в долг, не доказывая достаточность своих капиталов, банки создали теневую систему фирм, которые называли проводниками или структурированными инвестиционными компаниями. Такой формально допустимый маневр позволял выводить сделки на миллиарды долларов с банковских балансов. Этими рискованными инструментами пользовались почти все банки и финансовые организации для покупки, переупаковки и продажи ценных бумаг. Но никто не предвидел, какого масштаба может достичь разложение финансовой системы. Когда эта проблема проявилась впервые, Бен Бернанке, председатель Федеральной резервной системы, прогнозировал, что ее эффект, «вероятно, будет ограниченным».

Lehman слишком активно работал на субстандартном рынке, и соотношение его долгов и активов было сопоставимо с соответствующим показателем Bear Stearns . Банк манипулировал отчетностью — относил краткосрочные займы на статью «продажа активов», завышая объемы доступной наличности и занижая долги. Он предпринимал такие меры непосредственно перед публикацией квартальных отчетов, производя ложное впечатление на акционеров и инвесторов [880]. Банком командовал Дик Фулд, CEO с самым большим стажем на Уолл-стрит. Он думал попытать удачи в военной карьере — участвовал в программе подготовки офицеров резерва, — а потом, когда ему исполнилось двадцать три, устроился трейдером в Lehman . Фулд делал карьеру стремительно и легко. Похоже, его понимание банковских сделок оказалось более глубоким, чем познания о мире. В 1986 году его отправили в Лондон вести дела по приобретению брокерской фирмы L. Messel . Когда сотрудники Messel сообщили Фулду, что им нужно открыть офис во Франкфурте, чтобы занять более прочные позиции в Европе, он ответил: «Ни за что. Мы никогда не пойдем за железный занавес» [881].

В 1994 году Фулд возглавил Lehman Brothers , и при нем компания четырнадцать лет подряд была прибыльной. Его прозвали «Гориллой». Фулд гордился этой кличкой и поместил у себя в кабинете чучело гориллы [882]. В качестве экономической (а может, и этической, если ему это вообще приходило в голову) точки отсчета он взял подход своих конкурентов. Фулд отчаянно ревновал к Goldman Sachs и ее главе Ллойду Бланкфейну, он жаждал продолжать и продолжать свою экспансию [883]. Он превратился в карикатуру на самовлюбленного, пробивного банкира, но в 1990-х и 2000-х эти черты характера считались достоинствами. В 2006 году, выступая с приветственной речью перед выпускниками своей альма-матер, Университета Колорадо, Фулд сказал:

Не бойтесь конкурировать. Не бойтесь принимать решения. Действуйте, не будьте безучастным свидетелем. Что бы там ни было — пробуйте. Если проиграете, соберитесь, пробуйте снова и двигайтесь вперед. Когда журналист спросил Томаса Эдисона, «каково это — потерпеть поражение десять тысяч раз», Эдисон отвечал: «Я не терпел десяти тысяч поражений. Лампа накаливания была изобретением, состоявшим из десяти тысяч шагов. Что бы вы ни делали, верьте в себя и не сдавайтесь».

Он обожал выступать с зажигательными речами, и его любили слушать. В видео, записанном для сотрудников, он говорил о тех, кто играет на понижение (имея в виду любого, кто встанет у него на пути); Фулд тогда подмешивал к сдержанной угрозе самоиронию, что было типично для корпоративных кругов: «Я человек мягкий, приятный, но я очень хочу добраться до них, вырвать им сердце и сожрать его, пока они еще живы».

В год перед кризисом Фулд заработал 40 миллионов долларов [884]. Когда события стали разворачиваться стремительно и оказалось, что Lehman еще глубже погряз в токсичных активах, чем его конкуренты, Фулд отреагировал отказом от нескольких возможных сделок, предполагавших вливание капитала или слияние, всякий раз подчеркивая, что претендент недооценивает банк. «Пока я жив, эта фирма не будет продана, — объявил он. — А если ее продадут после моей смерти, я встану из могилы и помешаю этому» [885].

Он был в бешенстве, оттого что администрация Буша и регуляторы спасли Bear Stearns , но позволили его банку пойти на дно и втоптать его имя в грязь. Особенную злобу он затаил на Генри «Хэнка» Полсона, бывшего главу Goldman Sachs , который стал министром финансов при Буше; именно Полсон отвечал за разрешение финансового кризиса. Его обиды оказались небезосновательны. Банк вел себя, по большому счету, так же, как и другие, которых власти спасали до и после него: неприлично много престижнейших американских институций оказались несостоятельными. Спасение банков обошлось Соединенным Штатам в 700 миллиардов. Триллионы были сметены с фондового рынка. В следующие месяцы и годы, когда остальная Америка страдала от злоупотреблений на Уолл-стрит, безработица выросла до 10 % — такого показателя американцы не видели со времен Великой депрессии 30-х.

Прибыль была приватизирована, убытки же распространялись на все общество. В хорошие времена банкиров превозносили как героев-предпринимателей, общественных лидеров, благодетелей больших культурных институтов, друзей президентов и Конгресса. Их положение дополнительно смягчалось сверхнизкими корпоративными и подоходными налогами и возможностью запрятать свою добычу в офшорных гаванях. Их религией было невмешательство. Когда все пошло не так, государство ринулось выручать их (за исключением Lehman ). Внезапно государственное вмешательство вошло в моду — разумеется, только для друзей.