Владислав Бахревский - Тишайший (сборник)

– Не посмеют! – сказал вслух.

Пашка обернулся:

– Чего?

– О своем думаю.

– А! – сказал Пашка и стал глядеть куда-то вдаль поверх Федоровой головы.

– Чего углядел?

– Да ничего, – ответил Пашка, повернулся к лошади и вдруг стегнул ее кнутом: – Н-но-о-о!

Лошадка присела, рванула и, пробежав саженей с полсотни, сникла и поплелась нога за ногу.

– Н-но! – заорал Пашка и опять оглянулся. Стал поворачиваться в своем тулупе и Федор. Пашка сказал ему:

– Гонятся будто бы. Сердце ноет: не за нами ли?

«О богатствах думаю, а тут впору о животе молить Бога!» – сказал себе Федор, глядя, как стремительно надвигаются четверо конных.

– Останови лошадь! – приказал Федор Пашке.

Дураков дразнить – жизни можно лишиться, с умным – договоришься, только до умного дожить надо.

Подскакали крестьяне. Иван Сергушкин спрыгнул с лошади, подошел к саням, кнутовищем откинул с лица Федора огромный ворот тулупа.

– Емельянов, никак?

– Емельянов.

– С нами поедешь…

– Заворачивай, Пашка, лошадей, – приказал Федор своему вознице.

Один из крестьян подъехал к Пашке и дважды перепоясал его по горбу кнутом.

– В холопы нанялся? Он всю Псковскую землю без хлеба оставил, а ты его спасаешь.

– Не его спасаю – человека от расправы.

– Ишь ты, человека нашел! Гляди, Пашка, петуха красного в гости дождешься.

– За человека и пострадать можно! – не унимался Пашка.

– Тебе сказали – поворачивай! – раздраженно крикнул Федор, боясь, как бы возница не рассердил крестьян. Поле чистое, прикончат, и делу конец.

– Ты его спасаешь, а он кричит еще! – сказал крестьянин и сплюнул на тулуп Федору.

Тот и бровью не повел: не то терпели.

Двое крестьян ехали впереди, двое сзади. Емельянов сел вполоборота, приглядывался к своим захватчикам. Посмотрел, посмотрел и спрятал нос в тулуп: этим взятку лучше не предлагать. Надругаются.

Поле кончилось, поехали лесом. Впереди показалась развилка дорог. На развилке стояло четверо всадников.

«Вот как дело поставлено у них, – подумал с тревогой Емельянов. – На всех дорогах караулы. Видно, большая беда грянула на Псков».

И вдруг цепкие глаза Федора разглядели в одном из всадников Мишку Турова.

«Как он здесь очутился?» Федор, забыв осторожность, вскочил, замахал руками:

– Туров! Михаил! Спасай!

Всадники встрепенулись, сверкнули сабли.

Крестьяне, настегивая кнутами лошадей, поскакали прочь. Через мгновение Федор обнимал своего спасителя. Плакал от радости.

– Господь спас! Схватили и повезли. Во Псков, видать.

– А я-то клял все на свете, – сокрушался Туров, – потеряли дорогу, бродили. А это сам Господь Бог нашим путем руководил.

Помолились. Развернулись. Поехали. Решил Туров не оставлять Емельянова до самой пустыни. И хорошо решил. Десяти верст не проехали – выскочила на них дюжина верховых мужиков с косами.

Туров приказал своим людям спешиться и дал залп. Четыре пистолета – сила не ахти какая, но для человека, к войне непривычного, и того довольно. Подхватили крестьяне раненого товарища и отступили.

Ночью Пани разбудила Доната:

– Рыцарь, мне нужна твоя служба!

Донат вскочил с постели. Находившись за день, он уснул в одежде.

– Я готов!

Пани заглянула ему в глаза и вдруг обвила руками, поцеловала. У Доната так сильно закружилась голова, что он сел на кровать. Смешливая Пани на этот раз не рассмеялась. Она прижала к его горящим щекам холодные как лед ладони и, склонившись к нему, сказала очень просто и жалобно:

– Нужно десяти людям отнести письма. Но ради Бога, будь осторожен. Во Пскове так теперь страшно!

Донат хотел было схватить Пани на руки, но не посмел.

– Где письма? Я иду!

Он так весело и громко затопал сапожищами, что Пани испугалась:

– Письма надо передать тайно, чтоб никто не видел тебя у тех людей.

– Я обману всех дьяволов, Пани! Где письма? Куда идти?

Всю ночь Донат, крадучись, пробирался от одного нужного человека к другому. Город спал чутко. Перепуганные обыватели возле кроватей держали топоры.

Донат был ловок. Под утро он вернулся домой. Пани ждала его.

Днем третьего марта в десяти верстах от Пскова, в деревеньке Ордина-Нащокина, в доме его, собрались дворяне и влиятельные посадские люди, у коих Донат побывал с письмами ночью.

– Пора нам, умным людям, – сказал Ордин-Нащокин, – подумать о себе и о тех, кто в разгуле и смуте голову потерял. Если мы любим свой город, как свой дом, пора нам взяться за дело, пока злые, безответные люди не погубили город. Нужно спешно послать в Москву челобитную и челобитчиков и в той челобитной заверить нашего милостивого царя, что все люди псковские, бывшие в воровстве [12], ныне от всякого дурна отстали и живут смирно, блюдя христианский закон. Если мы промедлим, Томилка Слепой со своей буйной братией такую беду навлечет на город, о которой и подумать страшно.

Собравшиеся согласились с Ординым-Нащокиным и просили его посоветовать, что же им делать, дабы отвлечь псковичей от дурна.

– В сотни [13]нужно идти, – сказал Ордин-Нащокин, – найти по три-четыре смирных человека, и пусть они обойдут дворы, каждый в своем сте, уговаривая мелких людей отстать от воровства. Отойдут мелкие люди от вора Томилки, тогда возьмем его голыми руками.

– А людей этих, уговорщиков, – подал мысль Ульян Фадеев, тайный человек Афанасия Лаврентьевича, – нужно выбрать всей сотней. Тогда их слово будет крепким.

– Ну, если вы сумеете в сотнях выборы провести – цены вам нет. Хорошая у тебя голова, Ульян. Давайте сейчас обговорим челобитную, под которой должен подписаться весь Псков, а повезешь ее к царю ты, Ульян. – И ко всем обратился: – Подбивайте своих людей, чтоб на сходе Ульяна кричали. Он не подведет.

И заговорщики принялись составлять челобитную.

Афанасий Лаврентьевич за эти тяжелые дни помолодел. Наконец-то он опять нужен государству! Тонкое дело вершил верный слуга московского царя. У восстания еще крылья не отросли, а ему жилочки уже норовили подрезать.

К вечеру того же дня в псковских сотнях были выборы. По два человека от каждого чина пошли по домам с уговорами. Люди уговорщиков слушали с надеждой: слишком большой шум получился в городе, жить стало страшно. Как оно теперь аукнется? У царя на расправу рука легкая.

Но не во всяком доме уговорщиков встречали поклоном, провожали по чести. Евдокия, дочь умершего товарища Прошки Козы, вышла к ним с топором:

– Чтоб вам и вашему царю пилось и елось, как нам! Чтоб вам и вашему царю ни дна ни покрышки. Пошли вон со двора! – И топор так занесла над головой, словно здоровенный пень расколоть собиралась.

Отшатнулись уговорщики и бежали.

Ульян Фадеев тоже был выбран уговаривать. Попал он в дом хлебника Гаврилы Демидова. Гаврила пек знаменитые хлебы, жил он с матерью, недостатка ни в чем не знал.