Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается

Семеныч морщился от дыма и, словно в некоем ритуальном танце, двигался по кругу, то и дело помешивая варево. Дрова были сырые, и костер нещадно дымил. Белесая дымка, меняя направление, плясала вслед за Семенычем, гоняя отставного матроса по кругу и отпугивая от него назойливых комаров.

Недалеко от костра, засучив штанины, по колено в воде стояли двое мужчин с удочками. Одним из них, в накинутом на плечи кителе с погонами капитана 1 ранга, был Константин Петрович Муромцев – владелец усадьбы, прибывший в отпуск из Севастополя. Вторым – его сосед по имению Андрей Александрович Румянцев – уездный доктор.

Утренний клев прошел, и они маялись в надежде подцепить еще пару карасиков и красиво завершить так хорошо начавшийся день.

Румянцев нанизал толстого, пахнущего навозом червяка на крючок и повернулся к Константину Петровичу.

– У меня за последние полтора часа сложилось глубокое убеждение, что вся рыба покинула сии благодатные места и ушла вниз по течению.

– Н-да. – Муромцев махнул удилищем, запуская поплавок на всю длину лески. – А так хотелось закончить все на красивой поэтической ноте.

– Мало того, мне кажется, что рыба ушла добровольно и причем к моему злейшему врагу, господину Лысенко, являющемуся по совместительству предводителем уездного дворянства.

– Да полно тебе, Андрей Александрович, – отвлекаясь от созерцания окаменевшего поплавка, Муромцев посмотрел на соседа. – Дела давно минувших дней. Ну вырубил он у тебя с десяток деревьев, так и ты в долгу не остался, прописал ему касторки, от которой он неделю не выходил из сортира в попечительском собрании.

Мужчины дружно гоготнули и стали от скуки разминаться, разгоняя собирающуюся возле ног ряску.

– По поводу Лысенко каюсь. Нарушил клятву Гиппократа, отчего пребывал некоторое время в состоянии депрессии.

Румянцев, измучив червяка и намучившись сам, швырнул его с досады в реку. Тихо булькнув, тот нырнул, и в месте его погружения тут же шаркнула переливающаяся в лучах солнца матовая спина сазана.

– Вот парадокс жизни, – доктор показал на тонкую рябь воды, – стоило мне только снять его с крючка, как его тут же записали в рацион.

– Петрович уху солил? – с поляны донесся хрипловатый бас.

– Да.

– Тогда готово, – слышно было, как стукнула ложка о чугунок и Семеныч закряхтел, снимая котелок с треноги.

– Так, дети, закругляемся. – Отец поднял руку, ставя ладонь козырьком.

– Мы до протоки и назад! – крикнул я ему в ответ, старательно налегая на весла и разворачивая лодку.

– Только по-быстрому. Уха поспела.

К берегу вышли наши мамы: моя и Катина. С реки дыхнуло прохладой, и Катина мама, поставив руки рупором, крикнула нам вслед:

– Катя, тебе не холодно?

– Нет. – Катька даже не посмотрела в ту сторону, откуда кричала ее мама.

Я заметил это и счел нужным сделать ей замечание:

– Так не поступают девочки из благородных семей.

– Хватит меня учить, учитель. Дома учат, в гимназии учат, и ты еще взялся.

– Извини. – Я налег на весла, стараясь не обращать на ее выходки внимания.

– Принято, – буркнула она и опустила руки в воду.

Я знал, что она сумасбродная. Так ее назвала моя мама. Но Катя мне нравилась, особенно своей независимостью и смехом. Как она смеялась, я готов было слушать хоть целый день.

– Похоже, клева больше не будет. – Константин Петрович вынул из сумки хлеб и закинул в воду.

– Я же говорю, ушла рыба. Можно, конечно, на вечерке еще попробовать…

– А оно нам надо? Всю ее не выловишь.

– И то верно.

– Пошли, выпьем по маленькой, посидим, а там посмотрим… Может, и сходим на вечерку.

Мужчины вытащили из воды лески, ободрали прицепившуюся тину и лопухи и стали скручивать удочки.

Рядом с костром стояли плетеные кресла и деревянный стол, накрытый белой скатертью. Женщины остановились возле рыбаков, с интересом разглядывая плескающихся в ведре карасиков, постояли и пошли к столу, возле которого суетилась горничная Муромцевых Дарья, сервируя приборами стол. Женщины сели в кресла, Дарья налила им яблочного сока и пошла к дому, где в печи томился запеченный гусь.

Отсюда открывалась величественная панорама на пойму Оки, петляющую среди невысоких заросших берегов, за которой темной полосой стояли знаменитые муромские леса.

Со стороны Мурома не спеша шел пароходик, постукивая колесиками по воде.

– А что, Марья Федоровна, Алексей ваш как год закончил?

– Баллов набрал достаточно, чтобы перевели в следующий класс, только с поведением проблемы. Несдержанный он и горячий. Весь в отца. Чуть что – так сразу в драку лезет. Два раза хотели отчислить. Так отец в Петербург даже ездил, чтобы это исчадие из кадетского корпуса не турнули.

– У нас тоже не подарок. – Катина мать вздохнула и взяла со стола фужер с соком. – Растет словно пацанка какая иль казачка. Все бы ей с кинжалом по двору носиться. Не барышня, а абрек какой-то. Позавчера говорит: «Я за молоком в деревню схожу». Ушла – и нет ее, так пришлось Макара посылать. И представляете, она там с местными мальчишками биту на гумне гоняла. Еле притащили ее домой.

Я налег на весла, стараясь не отставать от удаляющегося парохода. Было жарко. По рубашке расплывалось темное пятно. Лодка была тяжелой и широкой. Грести было неудобно, и весла все время шмыгали по воде, проскальзывая и не давая хода. Напротив меня сидела Катя, девочка лет одиннадцати, одетая в белое кружевное платье и белую ажурную шляпку. Опустив руки в воду, она не сводила с меня взгляда, словно гипнотизировала. На самом деле, как я позже узнал, она просто фантазировала, рисуя себе картинки нашей будущей семейной жизни.

На палубе заиграл оркестр, исполняя бравурный марш. Пароход как бы прощался с маленьким эскортом в виде утлой лодчонки и прибавил ходу. Осознав тщетность своих усилий, я бросил грести и с тоской стал смотреть на удаляющийся пароход.

На мостик поднялся капитан. Взглянул на лодку, в которой сидел мальчик в белой рубашке, черных брючках и фуражке Морского кадетского корпуса, и отдал честь, салютуя то ли в шутку, то ли всерьез будущему морскому офицеру.

Поддаваясь внутреннему инстинкту на приветствие ответить приветствием и чувствуя себя причастным к таинству офицерского братства, я машинально вскочил и кинул руку к козырьку. С парохода ответили длинным протяжным гудком, оглашая окрестности утробным ревом.

– Вот вырасту и тоже стану капитаном. – Я глянул на Катю, стараясь в то же время не упустить из виду удаляющийся пароход. – А ты кем хочешь быть, а, Кать?

– Твоей женой. – Она засмеялась и, чтобы скрыть румянец, заливший лицо, зачерпнула ладошкой воду и плеснула в меня.