Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается

– Какая песня! Заряжай первое. Второе – пли!

В ответ пришла «шимоза». Визг осколков, прошедших над головами, натянул до предела уставшие нервы и заставил всю прислугу не раздумывая грохнуться на палубу.

Японцы стреляли фугасными, вне всех традиций и правил ведения войны. Русские же продолжали бить по япошкам бронебойными – и не потому, что были упрямы и твердолобы: у них просто не было в погребах таких снарядов. Вся разница в том, что один фугасный мог нагадить больше, чем все бронебойные вместе взятые. Что и происходило. На верхней палубе не было живого места, куда бы не попал осколок, и не было ни миллиметра поверхности, не залитой русской кровью.

Уничтожить даже легкий корабль при помощи «шимозы» почти невозможно. Зато она давала ядовитый дым, высокие температуры, способные плавить легкие металлы, и большое количество осколков при разрыве.

Пол в лазарете был залит кровью. Она была везде: на стенах, на потолке, на шкафах, на лицах людей. С отеками легких – вследствие отравления дымом, с выжженными от пожаров глазами, изуродованные, окровавленные, без рук и ног, со вспоротыми животами и расколотыми черепами, ожогами и переломами, матросы лежали и сидели возле стен. У половины из них не было никакой надежды, и, получив дозу морфия, им оставалось только лежать и стонать, ожидая, когда за ними придет «дама в капюшоне» и избавит их от мучений.

Переступая через раненых, санитары приносили и раскладывали свою страшную ношу и тут же забирали тех, кто не выжил. Кругом стоны, вопли и шепот мечущихся в бреду матросов.

Наверное, так звучит ад.

В стоны и крики вплетался визг пилы, отрезающей изуродованную конечность, стук долота, разрубающего грудную клетку, и хруст иглы, шьющей рану. Пахло йодом, магнезией, кровью и горелым человеческим мясом.

Паровые машины, вращавшие генераторы, были целы и без перебоев гнали ток по проводам, обеспечивая крейсер электричеством. Из-за частых содроганий корпуса от попадавших в него снарядов в лазарете то и дело моргал свет. Лампы не выдерживали тряски, и освещение дрожало, вызывая нестерпимую резь в глазах, вдобавок ко всему едкий черный дым проникал на среднюю палубу.

Из-за дыма приходилось делать перевязки и операции на ощупь, за стеклами иллюминаторов то и дело полыхали оранжевые зарницы, а в пробоину в потолке стекала вода, которой море окатывало палубу.

Все, кто был в лазарете – а за полчаса боя таких набралось с полсотни, – считали попадания. Все, за исключением медперсонала: ему было не до счета. Никто из них даже не повернулся на стук башмаков по настилу.

– Что такое, кто такой? – не отвлекаясь от процесса извлечения осколков из спины писаря Миронова, крикнул старший врач, лейтенант Храбростин.

– Командир наш плутонговый, вашблагородь, – просипел матрос, втаскивая в лазарет мичмана Губонина. – До последнего возле пушек стоял.

– Что с ним?

– Кажись, помер.

– А что сюда припер? – Циничность была защитной реакцией на стресс. Врач как стоял спиной ко входу, так и остался стоять, лишь немного ссутулился, наклоняясь поближе к изуродованной спине Миронова.

– Дык некуда, одна надежа на вас.

– Был приказ трупы сносить в баню.

– Так он дышит.

– А говоришь – помер. – Раздался лязг по металлу: пинцет зацепил осколок, рывок – и на заляпанный халат Храбростина брызнула струя крови. – Вот! – Он вытащил осколок и стал рассматривать его на свет, любуясь матовым блеском стальной шероховатой поверхности.

– Так что, вашблагородие, посмотрите, а то мне бечь пора, там япошка прет.

– Давай, милый, беги и смотри не промажь, а мы тут подлечим твоего командира. Катя! – Храбростин швырнул осколок в таз и воткнул пинцет еще в одну рваную дыру на теле матроса. Миронов взвыл, но два дюжих санитара, приставленные к лазарету, прижали писаря к операционному столу.

– Да, Михаил Николаевич. – Катя вытерла пот, откидывая прилипший ко лбу локон.

– Что у тебя?

– Шью.

– Закончишь – посмотри Губонина. Фельдшер! – действительный статский советник не скупился на команды. – Глянь по-быстрому, что там перевязать надо и вколоть. Нужен будет морфий – скажи.

Вася Никольский, фельдшер первой статьи, кинулся к мичману, который был без сознания из-за большой потери крови.

Катя зашила рваную рану на животе комендора Третьякова, выпрямила затекшую спину, тыльной стороной ладони вытерла струящийся по лицу пот и посмотрела по сторонам.

Перед ней были те, кто принял на себя удар японской эскадры, защищая ее и Алексея от смерти. Комендоры, плутонговые, сигнальщики, барабанщики, марсовые, писаря, водолазы, кочегары, машинисты – и опять комендоры, плутонговые и так до бесконечности. Их несли отовсюду: с бака, со шкафута, со шканцев, с юта, с фор-марсов и грот-марсов, с носовых и кормовых мостиков. Раненых перевязывали и укладывали вдоль стен. Умерших перетаскивали в баню, где устроили импровизированный морг.

Точно такая же картина была у младшего врача Банщикова, который оперировал в носовой части крейсера. Там дела обстояли еще хуже, чем на корме, из-за того что передняя часть сразу же попала под пресс японской артиллерии. Не справляясь с потоком раненых, доктор пересылал их в кормовой лазарет, а в кают-компании устроил перевязочный пункт для легкораненых.

Санитары взвалили мичмана на стол и, подхватив носилки, почти бегом кинулись на выход, слыша крики и призывный бой колокола.

Катя ножницами распорола штанину. Если бы ее попросили описать свои впечатления, она бы сказала, что колена у мичмана не было. Вместо колена на нее смотрел ощетинившийся ежик из расщепленных костей и сухожилий.

Храбростин почувствовал, что Катя затихла и, по всей видимости, впала в некий транс, созерцая кровоточащую рану, а следовательно, случай с мичманом был не совсем ординарным и требовал вмешательства старшего по званию и по опыту.

– Что там, Екатерина Андреевна?

Катя молчала, покачиваясь у стола.

– Катя! – он почти крикнул.

– Да, Михаил Николаевич, – вздрогнув, она открыла глаза.

– Вы спите?

– Нет, я задумалась.

– Вам надо отдохнуть. Какой по счету?

– Восемнадцатый.

– И у меня двадцать пятый, – старший врач посмотрел на помощницу. – А на крейсере вместе с вами пятьсот девяносто пять человек. Так что без отдыха нам никак не обойтись.

Шутка подействовала, и Катя улыбнулась.

Всю предыдущую ночь она не спала, лежала с Алексеем и думала о превратностях судьбы: найти любимого накануне битвы, которая может разлучить их навсегда. От этих думок у нее колотилось сердце, выкручивало ноги и ныло внизу живота. Промучившись всю ночь, она так и не уснула и сейчас просто падала от усталости и переутомления.