Виктор Вальд - Палач

В глупости – это еще куда ни шло. Ведь каждому известно, что водные ванны утепляют тело, но ослабляют организм и расширяют поры. Поэтому они могут вызвать болезни и даже смерть. Ибо в очищенные поры проникает воздух, в котором множество частичек всяких болезней. Так указывается во многих медицинских трактатах. И вот почему уже многие столетия в городах не строят бань, подобных греческим и римским.

Но куда печальнее было то, что в эти мрачные века уход за телом считался грехом. Ходить в рванье и никогда не мыться – вот к чему постоянно призывали церковные проповедники, убеждавшие паству, что это и есть путь к духовному очищению. А тот, кто нежит себя водой, совершает великий грех – смывает с себя святую воду, к которой прикоснулся при крещении. Так учил святой Иероним, гневно отрицая даже простое умывание и доказывая, что после обряда крещения в этом нет ни малейшей нужды. Грязь на теле и вши – вот признаки святости. Монахи и сейчас, подражая святым, называют мерзких кусачек не иначе как «Божьими жемчужинами» и кичатся тем, что вода не касалась их ног, за исключением тех случаев, когда они вынуждены были переходить реки вброд.

И хотя вряд ли церковники Витинбурга захотят выяснять, сколько раз в году их бюргермейстер омывает тело, тем не менее…

К тому же можно оправдаться, что он принимает ванну в лечебных целях, потому что Венцель Марцел всегда перед омовением ставил клизму. Конечно, не сам, ему помогает служанка Хейла, большая мастерица. Этому ее научил отец Венцеля Марцела. Тогда она была еще совсем ребенком. Научил многому нужному и полезному. А затем, умирая, передал свою ученицу сыну. Тогда Венцель Марцел был уже два года вдовцом и преданная, все умеющая и все понимающая Хейла стала для него бесценным подарком.

Хотя ему нужно было снова жениться.

Это сейчас Венцель Марцел так спокойно думает об этом. Но не в первые годы после того, как умерла его дорогая Гертруда. Смерть жены так потрясла Венцеля Марцела, что он вряд ли перенес бы утрату своей следующей избранницы, которую могла постичь та же участь. Кроме того, он уже занялся делами города, а вскоре император, при поддержке городского совета, назначил его бюргермейстером.

Это в больших и богатых городах многие рвутся во властители. Там едва ли не каждый год переизбирают бюргермейстеров. А в Витинбурге этого можно не опасаться. Сонный город с сонными горожанами…

Венцель Марцел тяжело поднялся с деревянной лоханки. Сморщив нос, он с отвращением посмотрел на то, что вылилось из него после клизмы. Ничего, сейчас придет Хейла и унесет нечистоты. Унесет и выльет в домашнюю выгребную яму. За этим строго следит бюргермейстер. Ведь он не ленивый бюргер, выливающий свои испражнения на улицы города. О, как это бесит Венцеля Марцела! Но за столько лет даже он не смог ничего с этим поделать. Так было во всех городах.

Давным-давно, несколько веков назад, в благородной Римской империи все было продумано. А в самом Риме был построен подземный туннель – cloaca maxima, – по которому нечистоты силой воды уносились далеко за город. Венцель Марцел читал и вздыхал, представляя роскошные латрины [37], которые служили не только для того, чтобы благородные властители того мира испражнялись там, но и местом встреч и бесед, происходивших под журчание сливных ручьев. Даже налог на латрины не смог отвратить граждан от приятного посещения этих мест. Именно тогда римский император Веспасиан на робкие укоры некоторых сенаторов ответил: «Pecunia non olet» [38].

О, как было бы замечательно, если бы и в Витинбурге удалось построить хотя бы несколько таких латрин! И, конечно же, можно было бы брать деньги за их посещение. Хотя в это очень и очень плохо верится: вряд ли прижимистые бюргеры захотят платить. Им и в голову не придет идти куда-то и платить, когда нужду можно справить на любом углу улицы.

А ведь как это ни смешно, моча тоже стоит денег. Все в том же Древнем Риме ее продавали из тех же латрин красильщикам шерсти и дубильщикам кож. И даже художникам, которые замешивали на ней краски.

Венцель Марцел опять поморщился. Перед глазами предстала картина сегодняшнего утра. Проходя мимо дома колбасника Рута, бюргермейстер увидел, как тот вместе с братом и старшим сыном разделывает только что зарезанную свинью. Шел снег, и на фоне грязного месива особенно неприятно выделялась большая рыжеватая лужа крови и серо-голубые внутренности животного.

Вошла Хейла.

– Все готово, хозяин, – не глядя ему в глаза, сказала она и, взяв деревянную лоханку, поспешила с ней за дверь.

Венцель Марцел медленно разделся, натянул на себя длинную, ниже колен, рубаху и, взяв восковую свечу, стал спускаться в каминный зал. Холодная деревянная лестница поскрипывала под его тяжелым телом, а пламя свечи, подчиняясь сквознякам, кланялось во все стороны. Ведь на крышу и стены дома непрерывно набрасывался ледяной декабрьский ветер, который непременно находил щели, противно воя и пугая.

Осторожно передвигая ногами в толстых шерстяных носках, бюргермейстер вошел в комнату и сразу же направился к камину.

Хейла опять бросила три лишних полена. И без них в комнате было тепло. Глупая женщина. Была бы она женой, хозяйкой дома, наверняка бы подумала, как сделать так, чтобы было тепло, но при этом поберечь дрова. А Хейле что… Она ни за что не платит. Да и нечем ей платить. Ведь денег ей мог дать только Венцель Марцел. А он ох как давненько не баловал ее серебряными монетками. Впрочем, зачем они ей? Живет на всем готовом. Кормится сытно. Вон какие крутые бедра. А осенью получила теплую накидку и добротные кожаные башмаки. И когда служанка сопровождает его дочь, идущую на рыночную площадь за продуктами, многие бюргеры с одобрением смотрят ей вслед, ибо в их глазах она выглядит замечательно.

Рядом с камином на двух принесенных Хейлой бревнах стояла купель. Она представляла собой широкую полубочку из тонких еловых дощечек, уже потемневшую за долгие годы службы.

Венцель Марцел опустил в нее руку и с удовольствием почувствовал, что вода была достаточно теплой. Да еще на крюке в камине закипало в большом медном казанке полведра воды.

Не снимая рубахи, бюргермейстер опустился в купель и блаженно прикрыл глаза. Тут же, ребячась, Венцель Марцел стал гонять между ладонями волну, покачивая в ней пахучую траву и половинки яблок.

Неслышно подошла Хейла и застыла в ожидании приказов хозяина.

– Вина, – улыбаясь, велел Венцель Марцел и бережно принял от служанки большой стеклянный кубок с чудеснейшим сицилийским вином.

Да, теперь и такие вина стали привозить в Витинбург расторопные купцы. Молва о витинбургском рынке уже успела разойтись по многим городам. Еще бы! Не в каждом городе столь строгие и правильные порядки торговли. Да и налоги справедливые. А еще… А еще ни разу не было такого, чтобы у кого-то пропали деньги или товар. Правда, был один случай. У почтенного старшины цеха пекарей в потасовке на рынке оборвался кошель с двадцатью пятью пражскими грошами. Обнаружив это, старик, вместо того чтобы осмотреться, схватился за сердце и едва не отдал Богу душу. А оказалось, что кошель лежал в нескольких шагах, покрытый толстым слоем грязи.