Виктор Вальд - Палач

А пока…

Венцель Марцел поднялся в свою спальню и подобрал с пола несколько листков итальянской бумаги. Очень хорошей бумаги. Умные итальянцы ввели в практику проклейку бумаги животным клеем, что повысило ее прочность и улучшило использование. Эта хорошо проклеенная бумага не пропускала чернила, и писать на ней было одно удовольствие. А чернила стояли на столе в бронзовой чернильнице и ждали часа, когда смогут пролиться мудростями хозяина. Чернил много. Венцель Марцел заказал много чернильного порошка из смеси сажи, высушенных чернильных орешков, что были наростами на дубах, и живицы сливового дерева. Этот порошок быстро растворялся в теплом вине и так же быстро высыхал на поверхности пергамента или бумаги.

Рядом с чернильницей лежали два ножа. Один с тонким лезвием для заточки гусиных или лебединых перьев, а второй с широким концом, для стирания пятен и ошибок. А еще циркуль для разметки строк, линейка и свинцовый карандаш. Им-то бюргермейстер и расчерчивал листы бумаги. Хотя это можно было поручить и помощнику писца. Ведь удовольствие доставляло только то, что он писал на бумаге.

Вот и сейчас, перечитывая свои записи, Венцель Марцел радовался тому, как правильно и удачно он расписал каждый шаг, который, несомненно, приведет его к несметному богатству и…

Наверное, к славе!

Все это он желал сегодня на обеде преподнести пяти самым важным и нужным людям города. Вот только жаль, что в эти февральские дни приходилось поститься. И нельзя было подать такие кушанья, от которых язык проглатывают. Ну ничего. И того, что приготовят Эльва и служанка, будет достаточно, чтобы гости были довольны и с особым почтением прислушались к хозяину дома.

Чем ближе подходило время обеда, тем более волновался Венцель Марцел. Хотя и совершенно напрасно. Он все рассчитал и все взвесил. У него нет ни одного ошибочного шага. Последний, немаловажный шаг он сделал вчера.

Палач оказался упрямее, чем можно было ожидать. Но бюргермейстер был к этому готов. И когда палач трижды произнес «нет», Венцель Марцел заговорил о воровском ремесле и о тех, кто покрывает преступников. Нет никаких прямых доказательств, никаких имен. Так, все в общем.

Но он понял!

Он сразу же понял и опустил до колен свою омерзительную голову. Он почувствовал за собой вину. А еще, быть может, побоялся за своего помощника. Да и самому ему пришлось бы несладко. А к юноше палач все же привязался. Этот Патрик, пожалуй, едва ли не единственный человек, с которым палач обменивается более чем десятком слов за одну беседу. Во всяком случае, с горожанами и муниципальными служащими диалога у него не получалось.

Пусть так. Важно, что этот урод согласился. Иначе Венцель Марцел стер бы этого господина в порошок. А как же иначе? Никто не смеет помешать великому пути Венцеля Марцела!

Правда, денег этому уроду Гудо тоже пришлось пообещать. А еще все сохранить в тайне. И это к лучшему. Зачем людям знать, что и идея и главное дело – машина – принадлежат какому-то палачу? Нет, народ будет знать и помнить только своего великого бюргермейстера.

Охваченный душевным волнением, Венцель Марцел часто сбегал вниз, в кухню. Здесь он давал бесконечные поручения и советы как служанке, так и дочери. Вначале они отвечали ему улыбками, но потом лишь сердито фыркали и отворачивались.

Через какое-то время Венцель Марцел все же чуть поостыл.

Во-первых, он убедился, что у него все получается, как и задумано. А во-вторых, увидел множество прекрасно приготовленных блюд. И, в-третьих, бюргеймейстер почувствовал, что проголодался.

«Скорее бы они уже пришли», – думал Венцель Марцел, удивляясь самому себе.

Он впервые за свои тридцать девять лет с нетерпением ждал гостей в надежде, что они съедят все, что будет подано на стол. «А что поделаешь? Чтобы переплыть большую реку, нужно построить лодку», – решил бюргермейстер и еще раз перечитал свои листы.

Первым, как всегда, пришел Гельмут Хорст.

Он не был важной персоной в игре Венцеля Марцела. Но рассуждения молодого и очень образованного лекаря, обычно направленные на благо бюргермейстера, были приятны Венцелю Марцелу. Тем более что молодой человек приходился племянником старейшины гильдии купцов Витинбурга Отто Штуферу. Этот уважаемый и богатый человек очень интересовал бюргермейстера и как денежный мешок, и как купец, имеющий много дел с купцами Ганзейского союза.

Отто Штуфер пришел вслед за племянником и, окинув взглядом стол, долго не мог вымолвить и слова, ибо пребывал в крайней задумчивости. Уж он-то, купец, лучше всех понимал и знал людей. А своего бюргермейстера он знал, как родного отца, но… Внимательно осмотрев блюда, стоящие на столе, купец решил, что еще не до конца понял хозяина этого дома. Ведь о скупости и сверхбережливости семейства Марцелов знал весь город. И если уж приходится лицезреть такое изобилие, значит, Венцель задумал нечто необыкновенное.

Вскоре пришел и настоятель Кафедрального собора отец Вельгус.

Первосвященник города тоже с недоумением посмотрел на роскошно накрытый во время поста стол, но ничего не сказал. По-видимому, утренняя служба в соборе отняла у него много сил и он был дьявольски голоден. Впрочем, в последнее время особого рвения на ниве богослужения, отличавшего святого отца в первые месяцы, заметно поубавилось. Это и понятно. У епископа он не имел таких подношений и услуг, как в этом городе. Он даже поправился, и морщины на его лице стали уже не столь глубоки.

Чуть с опозданием, но спешным шагом вошли судья Перкель и старейшина цеха кузнецов Андрес Офман, огромный, как гора.

Каждого из пришедших Венцель Марцел встречал со счастливой улыбкой на губах и лично усаживал за стол. Когда все гости были за столом, хозяин дома обратился к отцу Вельгусу:

– Святой отец, благословите наш стол.

Священник встал и вновь с сомнением осмотрел накрытый стол.

Большая парующая супница с бульоном, приправленным белыми грибами и мелко рубленными овощами. Овощное пюре из протертых моркови, лука, яблок и груш с мукой и яйцами. Порезанная на куски твердая пшеничная каша. Десяток норвежских селедок, истекающих жирной слезой. Ломти ржаного хлеба. Все это по Писанию и с благословения Церкви. А вот насчет сыра мягкого и твердого, рыбной каши, искусно напиханной в рыбью кожу и отваренной и слегка поджаренной, меда и белого пшеничного хлеба можно было бы и поспорить. Особенно о двух кувшинах, в которые, несомненно, было налито вино и крепкое черное пиво. К тому же перед каждым гостем стояли красивые кружки из белой обожженной глины.

Но с каждым из гостей святой отец уже сиживал за столом, причем не единожды. К тому же они были добрые христиане, всегда посещали церковную службу и исповедовались.