Лев Прозоров - Мифы о Древней Руси. Историческое расследование

Итак, анафема Киприана [257]:

«Но раз меня и мое святительство подвергли такому бесчестию, – силою благодати, данной мне от пресвятой и живоначалыюй троицы, по правилам святых отцов и божественных апостолов, те, кто причастен моему задержанию, заточению, бесчестию и поруганию, и те, кто на то совет давали, да будут отлучены и неблагословенны мною, Киприаном, митрополитом всея Руси, и прокляты, по правилам святых отцов».

На самом деле, как мы знаем из третьего письма Киприана Сергию, Сергий его анафему поддержал, и, по всей видимости, распространил – а об этом можно судить по количеству списков, в котором дошло до нас содержащее отлучение письмо Киприана.

Летом 1380 года Киприан находился в Константинополе, куда поехал жаловаться на Дмитрия. Снять оттуда отлучение он не смог бы даже при желании – не было еще ни телеграфа, ни радио, ни сотовой связи. Покинув Москву летом 1378 года, он прибыл в Константинополь весною 1379-го – вряд ли обратно он мог добраться быстрей.

Хуже того, кандидат в митрополиты, выдвигавшийся самим Дмитрием, Михаил-Митяй, русский, а не грек или болгарин, выходец из белого духовенства, стоявший, в отличие от Киприана, епископа суздальского Дионисия и Сергия Радонежского, за независимость русской церкви от Константинополя, приплыв в Константинополь летом 1379 года, почти тут же умер.

О смерти, ожидавшей Митяя в Константинополе, перед его отъездом откровенно говорил тот же Сергий.

Итак, посмотрим теперь на начало Куликовской битвы с этой позиции.

Великий князь отлучен от церкви, его ставленник умер – что многими могло восприниматься как доказательство неугодности Митяя – и его покровителя! – Христу. Сам Дмитрий Иоаннович не мог не чувствовать себя более чем неуютно.

Но Мамай и его орда не собирались считаться с этим. Орда шла на Русь. Орду надо было остановить – но как, если во главе войска стоит отлученный, неугодный богу князь-анафема?!

Сам князь Дмитрий, такой же средневековый христианин, как и большинство его подданых, не мог не думать об этом.

И вот, накануне битвы, великий князь решается на поразительный шаг. Он перелагает княжеские регалии на плечи друга, не задетого анафемой Киприана приближенного. Делается это в прямом смысле перед богом – перед ликом Спаса на черном московском знамени, ратной иконой Москвы. Теперь Христу не за что гневаться на московское войско – во главе его не отлученный, не анафема, а благоверный православный христианин. Сам же Дмитрий уходит простым воином в передний полк, отдавая себя на суд божий – не как князь, а как простой человек. Становится в один ряд с нехристями и двоеверцами с северного Белоозера и языческой Литвы.

После боя, очнувшийся, он наверняка испытал большую радость, чем мы это представляем себе сейчас. Не просто лично он уцелел, не просто войско выиграло битву – бог явил волю, вседержитель рассудил, и признал его, Дмитрия, правым. Отлучение снято – снято волею высшею, чем воля митрополита и самого патриарха. Не только жизнь, не только победа – примирение с богом.

Так – если он руководствовался предполагаемыми мною мотивами – должен был понимать происходящее князь Московский. Так это должны были воспринимать его православные подданные. Так, судя по всему, понял это и Киприан, в 1381 году вернувшийся в Москву и примирившийся с Дмитрием – ненадолго, правда, до своего бегства из оставленной на него Москвы перед наступающей ордой Тохтамыша.

Но те, кто сражались рядом с ним, подданные литовских и белозерских князей, может быть, обратили внимание на иное – израненного, упавшего князя прикрыла ветвями упавшая, срубленная в жестокой сече береза – одно из священных деревьев языческой Руси.

Как темник Мамай «призывал богов»

Я говорил и буду говорить, что надо читать источники. Но читать источники надо уметь – и, к сожалению, просто умения разбирать буковки из младшей школы тут недостаточно. Сейчас я не хочу даже говорить о сложностях с языком. Я немножко о другом – один источник, взятый сам по себе, не даёт ничего.

Приведу простой пример.

На редкой лекции, что мне доводилось читать, меня не пытались осчастливить сообщением, что Мамай-де «призывал Русских [258]Богов, Перуна и Хорса», и стало быть, «н а ш был!». Выводы отсюда делались самые радикальные – мол, не было никакого татарского нашествия, и ига не было, историки всё врут. Грешно смеяться над больным людьми – давайте лучше разберёмся с фразой, реальной фразой из реального источника, смутившей их некрепкие умы.

Не все из обращавшихся ко мне с этой «новостью», знали, что почерпнута она из «Сказания о Мамаевом побоище».

Вот она – в переводе на современный русский, чтоб не утруждать без надобности читателя.

«Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия и Хорса, и великого своего пособника Магомета» [259].

Как видим, при ближайшем рассмотрении цитата выглядит гораздо интереснее, чем в пересказе энтузиастов с лекций. Перун и Хорс и впрямь русские Боги, но они тут оказались упомянуты в странной компании с непонятными Салаватом и Раклеем, и с очень понятным, но совершенно неуместным рядом с ними Магометом.

На самом деле, в «Сказании о Мамаевом побоище» немало поводов удивиться и помимо этого рассказа о Мамаевых «богах». Например, мы видим, что идущее на Куликово поле литовское войско в нём возглавляет Ольгерд. Между тем, отлично известно, что этот литовский князь умер за три года до Куликовского сражения. Но это ещё что! Автор путает, и путает сильно, архиепископов русских городов. Так, архиепископом в Коломне, по его мнению, был в год побоища, Геронтий – между тем в тот год архиепископом был Герасим, а Геронтий архиепископствовал в 1453–1473 гг. То есть заступил на должность почтенный архиерей более чем через семьдесят лет после битвы. Точно также произвольно автор «Сказания» «назначил» архиепископом Новгородским Еуфимия – тогда как двое епископов с таким именем распоряжались духовной жизнью Новгородской республики уже в XV веке.

Логично будет предположить, что «Сказание о Мамаевом побоище» написано никак не ранее, чем Геронтий стал архиепископом Коломны – а скорее даже и позже его смерти, ведь было бы странно назначать здравствующего архиерея современником Дмитрия Донского. То есть спустя сто, если не более лет после сражения. Скорее более – сочинитель «Сказания» должен был уже толком и не помнить, когда окормлял Коломенскую епархию досточтимый архиерей. Тогда естественно, что автор не помнил, какой князь правил за век с лишним до него языческою Литвой.

Что мы выяснили, подробно рассмотрев «Сказание о Мамаевом побоище»?