Лев Прозоров - Мифы о Древней Руси. Историческое расследование

Однако, как и у не менее познавательного «Словаря древнерусских личных собственных имён» Н.М. Тупикова (также доступного в сети), у «Ономастикона» есть одна черта, в глазах родновера – весьма печальная. Содержащиеся в них русские имена недостаточно древние. Основной источник обоих этих трудов – многочисленные документы XV–XVII столетий. Древние имена держались долго, хоть авторы иных исторических романов пребывают об этом в прискорбном неведении, щедро заселяя исключительно Ивашками да Марфутками и более ранние исторические периоды. Но всё же это имена московской эпохи – пусть и нехристианские, или, выражаясь точнее, некалендарные. Нам же нужны более ранние времена.

Летописи щедры на имена князей, бояр, самое большее – дружинников. И тех выходит не так уж много. Люди же менее знатные попадали на их страницы до обидного редко. А ведь княжье имя не всякому подойдёт, да и дружинное тоже.

До середины XX века большинство населения домонгольской Руси – времён, когда языческое начало, по словам профессора И.Я. Фроянова, оставалось главенствующим в народном сознании – оставалось для нас немым и преимущественно безымянным. Но потом в руки историков попали два важных, нет, даже не источника – два вида источников.

Ставшие в советское время куда как более доступны исследователям древние церкви и соборы подарили нам множество «графитти» – не тех, привычно-неряшливых надписей и корявых рисунков, уродующих и без того невзрачные города, а надписей древних прихожан. Очень много среди них было и личных имен. И что особенно любопытно – немало среди этих имён было древних, славянских. Видимо, предки не видели ничего особенно странного обратиться к пришлому богу, упоминая вместо крещёного имени родное, от дедов-язычников завещанное. Зачастую некрещёными именами расписывались на стенах христианских святынь их собственные служители – пономари Новгородского Софийского собора Стевид Сестрятинич и Братонег Сватонежич в далеком XI столетии оставили нам именно их, а вот какими именами их крестили, мы уже никогда не узнаем.

Ещё более щедрым на имена оказался второй вид источников – берестяные грамоты. Их открыли в Beликом Новгороде, первую нашли там в 1951 году – и на нынешний день грамот этих насчитывается только в нем одном тысяча шестьдесят три. Находились грамоты – хоть и не в таком количестве – в Старой Русе, в Пскове, в Смоленске и Твери.

Таким образом, нам стали доступны десятки и даже сотни имён простых людей домонгольской Руси. Лишь изредка среди них мелькают имена князей и видных новгородских бояр. В большинстве своем эти люди были не столь значительны, чтобы попасть в летописи. Если бы не грамоты – записки бытовые, деловые, служебные и любовные, письма, перечни должников – мы бы никогда не узнали об их существовании на белом свете. По грамотам можно проследить, как старые, языческие имена век за веком отступали, давая дорогу христианским – а отступали они медленно, только к XIII веку новые имена стали составлять хотя бы половину – а в приходивших из-за городских стен, из сельской, как сказали бы сейчас, местности, грамотах христианское имя и тогда оставалось редкостью. Берестяные грамоты охватывали промежуток от XI века – более ранние пока не найдены – до XV, гибели вечевой республики под ударами Московского войска.

Новгородских имён известно уже столько, что мы можем судить об особенностях именослова той эпохи.

Сразу бросается в глаза целый ряд отличий славянского именослова новгородцев от некалендарного именослова московских времён (в том числе и Новгородских земель).

Во-первых, гораздо большее разнообразие. Если исследователь берестяных грамот А.А. Зализняк и преувеличивал, говоря, будто в каждой новой грамоте археологи находят новое имя, то не особенно сильно. Неповторимые имена, не встречающиеся, в том числе, и в берестяных грамотах, мелькают и в надписях на стенах церквей. В общем, фантазия русичей домонгольского периода и эпохи ига была всё же, видимо, побогаче.

Во-вторых, отличен собственно состав имён. Самые популярные имена московской эпохи – Богдан и Важен – отсутствуют в берестяных грамотах совершенно, невзирая на своё безупречно славянское происхождение (в графитти тоже). В свою очередь, самые любимые новгородцами имена – Завид, Полюд – уже не встречаются в московскую эпоху (в том числе и в новгородских местах).

В-третьих, у новгородцев практически совсем не отмечен столь частый в более поздние времена обычай давать детям имена по порядку рождения – нет в берестяных грамотах Первуш, Третьяков, Девятко. Разве что не то Втора, не то Взора в одной грамоте и Пятыша (которое могло образоваться от «пятка», «пятиться», «пятно») в другой. И всё – на тысячу с лишним грамот. Для сравнения – на один только перечень опричников Ивана Грозного встречается четыре Вторых, и восемь Пятых и Пятунок. А ещё четыре Первуши и двадцать один Третьяк (не считая Третьяковых).

В-четвёртых, гораздо меньше доля знаменитых «имён-оберегов» – вроде Безобраз, Возгря, Грезной, Злоба, Нехорош. Есть имена, кажущиеся ругательными и оскорбительными кличками сейчас, но имевшие вполне невинное, а то и почтительное значение в те времена, когда писались берестяные грамоты.

В-пятых, в новгородских «берестах» и церковных надписях часто встречаются имена, имеющие отношения к родству и близким к оному отношениям – Братило, Братыша, Братонег, Братослав (и даже Побратослав), Бездед, Безуй, Уйко, Уенег, Сестрата, Сватонег, Деденя, Дедята, Дедило. Много имен с корнем «жир» – обозначавшим не только и не столько жир физиологический, сколько богатство, благосостояние, удачу.

Самые «простые» на нынешний взгляд, имена-прозвища, неотличимые от имен нарицательных, иногда не слишком благозвучные – Бобер, Боран, Жила, Заяц, Кур, Опара, Храп – как ни странно, чаще встречаются к концу истории вольного города, в XIV–XV веках.

Не везде я нашёл в себе силы разделить мнение Зализняка, когда он считал то или иное имя народной формой христианского. Точно ли, например, Смешко и Смен – вариант Семена, а не самостоятельные некалендарные имена с очевидным значением – я сказать не могу. Как можно уверенно видеть в Якше – Якова, а в Семьюне того же Семёна, если Якса и Семиан присутствуют в описании языческих времён в «Великой Польской Хронике»?

Хотя те времена, когда считалось, что в берестяных грамотах вообще нет нехристианских женских имен, давно минули, всё же женских имён нам известно гораздо меньше, чем мужских. Впрочем, во многих грамотах не понятно, о мужчине или женщине идет речь.

В нижеследующей подборке имён я опирался на берестяные грамоты XI–XV веков (имена из надписей приведены в основном в качестве иллюстраций). Каждая статья состоит из самого имени (если к имени присоединен знак вопроса – значит, исследователи сомневаются в правильности его чтения, если значок* – значит, имя восстановлено из отчества или притяжательного прилагательного), его толкования (в которых я в основном опирался на трактовки Зализняка и Васильева, иногда также привлекая этимологический словарь Макса Фасмера и «Толковый словарь» Владимира Даля), и общих замечаний об аналогиях этого имени или его принадлежности.