Ольга Погодина-Кузмина - Герой

Впрочем – Андрей остановил свои мысли, – мир устроен несправедливо, не он же это придумал. Да, счастье не в деньгах, но деньги решают почти все проблемы. Какой смысл воевать с ветряными мельницами? Мишель заплатит, Андрей выкупит свой гараж и забудет всю эту историю. Бизнес – та же война, каждый сражается за свои интересы.

С этими мыслями Андрей Куликов умылся, лег в постель и почти сразу уснул.

Вот и наступил Новый год, от которого все ждут перемен и обновления. Я перечла свой старый дневник, который был заброшен на два с лишним года. Не от недостатка событий – напротив, наша жизнь так переменилась, что событий хватило бы на целые тома. Причина другая: больше ни о чем нельзя сказать, не помянув о войне, которая стала главным центром и смыслом мира.

Помню, тогда, в августе 14-го, общество так заразилось патриотизмом, что дворники, подметая улицу, насвистывали победоносные марши. В гостиных только и было разговоров, что про отечество, народ и возвращение Константинополя. И как же быстро надоели эти споры: за союзников и против союзников, о рыцарской доблести генералов и стратегических ошибках командования, о каких-то чудесах, явленных в небе.

Как же несносно было это геройство болтунов в теплых комнатах! Даже наш швейцар, у которого трое сыновей ушли на фронт, укорял свою жену, что та плачет по своим детям. Мол, они «обчее добро пошли защищать». Но что это за «обчее добро» и почему его нужно защищать ценой их жизней, объяснить мне не могли ни швейцар, ни газеты, ни папа́, ни даже Михаил Иванович Терещенко. Он, впрочем, теперь редко у нас бывает. Занят тем, что днем и ночью движет составы по железной дороге, чтобы кормить, одевать и снабжать оружием эту огромную массу людей, оторванных от своих домов и брошенных куда-то в зимние поля убивать друг друга.

Пишу и думаю, как все это скучно и как надоела эта война. Неужели убеленные сединами генералы, министры в своих министерствах и сам император не понимали с самого начала, что этого безумия допускать нельзя никак? Не могли же они быть так наивны, как наш кузен Алеша, который в своей фантазии уже скакал победным галопом через всю Европу, обращал турок в православие и укрощал Берлин?

Но ведь то же, наверное, было и в Германии. Такие же восторженные Алеши в своих фантазиях несли свет цивилизации в Лондон, Париж и Петербург.

Notre vie est folle [17] .У нас во всем винят немцев, а немецкие газеты обвиняют Англию и Россию. Тем временем свидетельства этого всеобщего безумия – разрушенный Антверпен, взорванный Реймcский собор, бомбы над Louvre и Notre Dame и вся Европа, превращенная в горящий дом.

Теперь пожар грозит перекинуться и к нам. Мы уже отдали Варшаву и взятые с геройством Перемышль, Гродно и Ковно, о которых писали, что это неприступные крепости. Немецкие пушки стоят у наших границ, и куда покатятся дальше их колеса, один Бог ведает.

Теперь уж победоносных речей не слышно, в обществе растерянность и молчание, в народе бунты и демонстрации. Те самые фабричные, что ходили крестным ходом с хоругвями и «патретами» царской семьи, теперь подняли другие лозунги. Когда случайно проезжаешь мимо, боишься смотреть в их лица, с таким озверением они ненавидят нас, высшее сословие, которое винят во всех своих бедах.

Вся атмосфера нашей жизни стала тяжела и скучна. Папа́ с утра до ночи пропадает в своем министерстве. Мама́ пытается внушить нам бодрость, но по вечерам тихонько плачет, запершись в своей комнате. Убили дядю Николая, ее младшего брата, который был инспектором Красного креста.

Наша Верочка еще в начале войны пошла на курсы медсестер. Теперь она все дни проводит в госпитале, который устроила в своем доме великая княгиня Елизавета Федоровна. Ротмистр Долматов, уже получивший два Георгиевских креста, все пишет ей, и она прилежно отвечает и шлет ему на фронт шоколад, яблочную пастилу и теплые носки. Ей все сочувствуют на словах, а в душе понимают, что и его скоро убьют. Ведь сотни тысяч офицеров уже поубивали, а ее жениха судьба и так хранит слишком долго. Барон фон Ливен умнее, он после ранения устроился при штабе и часто бывает в Петрограде. Заходит к нам, и я, признаюсь, рада его посещениям. Il accélère l’atmosphère lourde dans notre maison. [18]

На Рождество собирались в Финляндию, но тут случилось убийство Распутина, роспуск Государственной думы. Папа́ никак не мог ехать, и мы все остались дома, унылы и тревожны.

Как жаль мне прошлой жизни, жаль родного Санкт-Петербурга, который нынче перекрещен в казенный Петроград. Казалось бы, простая перемена названия, а как много значит. Как будто прежний город провалился в бездну, а всем его жителям пришлось переселиться в чужое и страшное место, где чуть не каждый день узнаешь о смерти знакомых, где в опере и на концерте видишь одних только стариков и женщин в траурных лентах. А как жаль нашего авто, который папа́ пожертвовал на нужды армии!

Господи, дай нам сил дождаться конца войны и сохранить рассудок в этом бреду.

Февраль 1917 года

Княжна Вера теперь почти совсем переселилась в госпиталь, перевезла необходимые вещи в свою комнатку под самой крышей. В жару в тесной спаленке было душно, в холод зябко, ранним утром на скат цинковой кровли с шумом крыльев и стуком коготков садились голуби. Но партии раненых все прибывали, и часто усталость была такая, что по вечерам княжна, едва успев раздеться, падала на постель и проваливалась в сон. Мама́ удивлялась, как быстро дочь привыкла ко «всем этим ужасам» и к простому труду, но Вере куда тяжелее казалась скучная однообразная жизнь дома, где тревога за Андрея и мысли о страданиях других солдат не покидали ее ни на минуту. В госпитале она заглушала эту вечно ноющую тоску работой, и сознание своей полезности давало ей силу, бодрость и надежду.

Но нынче она ночевала дома. Сослуживец Долматова с оказией ехал через Петроград и передал ей письмо. Сидя у окна, Вера снова и снова перечитывала летящие по бумаге строки. На это время она будто переносилась за тысячи километров, слышала, как вдалеке привычно погромыхивают артиллерийские орудия, видела, как, увязая в грязи, проходят подводы с ранеными. Как солдаты несут на кухню дрова или ведут в штабную палатку пленного. Долматов писал:

Дорогая, милая Вера! Как благодарить мне Вас за все внимание и заботу, которую я чувствую каждую минуту своей жизни? За ящик с подарками, который пришел прямо к Рождеству, а главное – за Ваши нежные, светлые и дорогие мне письма. Как много они значат здесь, среди бестолковой походной жизни!

Все эти долгие три года, в походе, в окопах я живу только Вами, только мыслями о Вас. Мне кажется, нравственную трудность войны сильней переживаешь в тылу, чем на передовой. Здесь мы сосредоточены на том, как избавить себя от опасности и вместе с тем причинить наибольший вред врагу. Много внимания невольно уделяешь бытовым условиям жизни, которые не всегда хороши. Больше всего от них страдает пехота, поистине святое воинство. Два с половиной года боев и отступлений, в мороз и в жару, в окопной грязи, с постоянным сознанием завтрашней смерти – видно, какая огромная усталость от войны накопилась в пехотных войсках. Даже в нашей дивизии, которая считается счастливой, пехота несет большие потери. Когда на фронт прибывают эшелонами новобранцы, невольно думаешь, что войну не случайно сравнивают с неким ужасным божеством, которому приносят человеческие жертвы.