Ференц Мора - Золотой саркофаг

– Гранатовый Цветок! – прозвучал у него за спиной голос, тихий и трепетный.

Вздрогнув, он повернулся, невольно раскрывая объятия, но сейчас же опустил руки. К счастью, нобилиссима, кажется, не заметила этого непростительного движения: ведь он сам еще не видел ее.

– Что ты делал, Гранатовый Цветок?

– Ждал тебя, нобилиссима.

– И давно?

– Да вот уж неделю.

Девушка, задорно засмеявшись, потянулась к руке юноши.

– Правда, Гранатовый Цветок? В самом деле? Ты все время ждал меня?.. Посмотри, как у меня руки замерзли… Ну, погрей же!.. А что это у тебя в кулаке?

– Финик, – стыдливо отвечал юноша и попытался объяснить свое ребячество: – Мне такой большой никогда еще не попадался, и я сберег его для тебя. Хотел сразу угостить, как только сойдешь с корабля.

Нобилиссима взвизгнула: так выражался у нее обычно неудержимый порыв радости.

– Смотри, у меня тоже финик! С Кипра тебе привезла… Твой очень сладкий! А мой как? Попробуй!.. Вкусно?

Юноша поспешно кивнул, хотя кипрский финик показался ему горек. Он вспомнил вдруг письмо, виденное перед отъездом нобилиссимы у хранителя императорской печати. Оно было адресовано Максентию, на Кипр!

Молча жуя финики, дошли они до ворот дворцового сада. Караульный в виде приветствия поднял копье.

– Хочешь, погуляем?

– Как бы ты не простудилась, нобилиссима: вечер прохладный.

Только теперь, при свете настенного факела, он заметил, что на девушке легкая пушистая одежда, которой он еще ни разу не видел.

– За меня не бойся. Видишь? Трулла надела на меня свою теплую одежду. Я у нее ужинала: заказала старушке лепешки в честь того, что сказал мне император. Вот это новость!.. Ах, магистр, сколько раз я говорила, что ты тоже должен отведать Труллиных лепешек.

Караульный уступил им дорогу, и они повернули к гавани.

– Гранатовый Цветок! – прошептала девушка, когда они вошли в аллею. – Почему ты не спрашиваешь, что за новость сообщил мне император?

– Для меня, нобилиссима, приятных новостей быть не может, – тихо ответил юноша.

– Почему же, мой мальчик? – лукаво спросила она, прижимаясь к нему.

– Император решил отослать меня отсюда.

– Куда, Гранатовый Цветок?

– Далеко… в Байи… И там я буду рабом августы. Юноша еле сдерживал слезы. А девушка залилась веселым смехом.

– Ах, батюшки! Пропадет Александрия без тебя. Да и без меня тоже. Я ведь тоже уезжаю отсюда. Понимаешь? Далеко-далеко! И дорога дальняя, и дело трудное.

– Видно, не такое уж трудное, нобилиссима, коль ты так радостно сообщаешь об этом.

– Нет, Гранатовый Цветок, ты просто не понимаешь, – обиженно пожала плечами девушка. – Представь себе: я буду учить молодого леопарда мурлыкать. Понимаешь? У меня будет воспитанник – бог… молодой, гордый. И я буду учить его, как вести себя среди смертных… Но что это? У тебя руки – прямо ледышки… Давай, давай согрею!

Она схватила его руку и прижала ее горячими ладонями к своей груди.

– Впрочем, если ты спросишь, я могу сказать, кто будет моим воспитанником.

Запинаясь, Квинтипор с трудом ответил:

– Я… я… я не… не могу ни о чем тебя спрашивать, ноби…

Девушка зажала ему рот.

– Нет, не так, Титанилла! Понимаешь? Ну, скажи медленно и внятно: Ти-та-нил-ла!

– Не могу, нобилиссима!

– Хорошо. Тогда я буду задавать вопросы, а ты отвечай. Ясно, Квинтипор?

– Да, ноби…

– Скажи, когда меня нет, ты вспоминаешь обо мне?

– Вспоминаю.

– И мысленно разговариваешь со мной?

– Разговариваю.

– И тогда ты тоже называешь меня нобилиссимой, Квинтипор?

Магистр застонал:

– Зачем ты меня мучаешь, госпожа? Я знаю, что даже во сне мне нельзя называть тебя иначе, как нобилиссимой!

Они стояли под платаном Клеопатры с женственно-белым стволом. Девушка схватила юношу за плечи.

– Можно. Тебе все можно, Гранатовый Цветок. Погоди, я приучу тебя к тому, что тебе – все можно. Воспитанником-то моим будешь ты. Ты!.. Понимаешь?! Я тоже еду в Байи… С тобой… Я повезу тебя, бога! Это ты – прекрасный, милый, молодой бог! Ты! Ты! Ты!

И она вдруг опустилась на землю, обнимая колени юноши.

– Что, что ты? Нобилиссима?!

– Нет, нет! Ни за что не встану, пока ты не назовешь меня, как я хочу!

– Тита…

– Стой. Ни звука больше… Пусть я буду для тебя только Тита. Зови меня, как не называет никто! Маленькая Тита…

Схватив девушку, он с такой силой притянул ее к себе, что, наверно, упал бы, если б не старый платан. Долго не выпускал он из железных объятий трепещущее тело, обжигая ртом своим крепко сжатые тонкие губы девушки.

В кустах что-то зашуршало: не то спящая птица уронила перо, не то ветка сбросила засохший лист. Они отшатнулись, обменявшись долгим, полным ужаса взглядом. В голубом свете вращающейся лампы Фароса каждый казался другому смертельно бледным.

Первой опомнилась девушка. Захлопав в ладоши, она воскликнула:

– Смотри, смотри: на этом кусте – лампирисы!… Один, два, три… пять… Никогда в жизни не видала столько светлячков!

Квинтипор показал вниз:

– А на земле сколько!

– Где? Я не вижу.

– Да вот, вот. Под ногами. У меня, у тебя, всюду!.. А в траве уже нет. Любопытно. Только что была уйма. Куда они подевались?

Тита засмеялась.

– И под ногами не вижу… и на кустах… Нигде… А ты еще видишь?

– Как же. Вот они. Смотри!

Он наклонился, взял горсть земли и протянул девушке.

– Кажется, еще светят немного, – промолвил он, уже не так уверенно.

Девушка счастливо рассмеялась.

– Просто искры в твоих глазах блестели дольше, чем в моих, Гранатовый Цветок! На самом деле ни ты, ни я не видели ни одного светлячка!

Она взяла магистра под руку и прильнула щекой к его плечу.

– Что ты натворил, скверный мальчишка! Совсем ослепил меня…

Квинтипор, вполне сознавая греховность первого поцелуя, с искренним раскаянием спросил:

– Ты на меня не сердишься, маленькая Тита?..

В ласковом ответе девушки чувствовалась готовность к новому грехопадению.

– Ты – глупенький ослик. Вот кто ты, Гранатовый Цветок!

Некоторое время она развлекалась – «пекла блины»: стоя на коленях у самого берега, бросала плоские камушки так, чтоб они летели как можно дальше, еле задевая поверхность моря, зеркально гладкого и такого голубого, будто в него опрокинулось само небо. Ей вспомнились бабушка Ромула и ее сардское поместье. За поместьем было небольшое озеро, на котором Титанилла научилась этой забаве от одного молодого раба. У нее в памяти не осталось ни его имени, ни облика, хотя тогда ей было, наверно, уже лет пять. Потом этого раба утопили в озере – по приказу бабушки Ромулы, которая увидала, что во время игры он коснулся щекой лица ее внучки. Титанилла расплакалась и получила нового дядьку, взамен утопленного, но с ним ей уже не было так весело, – может быть, потому, что он, играя с ней, должен был, словно пекарь, завязывать себе рот материей: бабушка Ромула не хотела, чтобы дыхание раба касалось лица девочки.