Ференц Мора - Золотой саркофаг

Тени начали уже вытягиваться, а Титанилла еще ждала. Девушка не знала, то ли сама она пришла слишком рано, то ли юноша осмеливается опаздывать, но чувствовала, как постепенно ею овладевает раздражение. Чайки начали свои предзакатные игры в воздухе, а дельфины – в воде; море стало дышать прохладой. Титанилла, нахмурившись, завязала воротник шелковой накидки, надетой поверх купальника, и пошла вверх, пробираясь среди руин.

От бывшего дворца полностью сохранилось несколько стройных греческих колонн. У одной из них Титанилла мерилась с Квинтипором ростом, сделав острой раковиной отметки. Девушка отыскала эту колонну и с помощью тростинки, служившей ей шпилькой для волос, еще раз измерила свой рост. Ее очень огорчило, что он нисколько не прибавился. Она тогда ничего не сказала юноше, но в душе ей было больно, что она на полторы головы ниже его. И она была бы счастлива, если б через неделю выяснилось, что она подросла хоть на полголовы. Ведь это не помешало бы ей оставаться но-прежнему его маленькой Титой.

– Маленькая Тита, маленькая Тита, – прошептала она и усмехнулась над своим ребячеством. Но все-таки продолжала повторять свое имя – это помогало ей явственней представлять не только голос его, но и движение детски розовых губ и горящие глаза, в смирении своем походившие порой на влажный сапфир. Не раз неудержимо хотелось ей испытать, засверкают ли эти сапфиры еще ярче или потускнеют, если их поцеловать. Но застенчивость юноши совсем разоружала дикую нобилиссиму. Она до сих пор не могла вспомнить, не покраснев, как вела себя на корабле, когда старый кормчий показывал им созвездия. Они стояли позади морехода. Как-то незаметно для самой себя девушка уронила голову юноше на грудь, а он слегка обнял ее за плечи. «Ну, обними же маленькую Титу покрепче… Не бойся – не стеклянная!» – прошептала она ему на ухо. И вдруг обнимавшие ее руки повисли без сил, а в сапфировых глазах она увидела такой панический ужас, будто его принуждали совершить неслыханное святотатство. Но он все-таки обнял ее – да так, что при одном воспоминании об этом она вся горела, как в огне.

Перепархивая с камня на камень, девушка мигом преодолела развалины и выбежала на поляну с пышной сочной травой и пестрыми цветами, обрамленную одичавшими лимонами, в тени которых бойко звенел ручей. Очевидно, все это составляло когда-то часть роскошного сада: в сторонке два зеленых бронзовых сфинкса поддерживали массивную мраморную скамью, потрескавшуюся и замшелую. Здесь-то и было их убежище, приют тишины и покоя, сотканный из листвы и цветов, известный только птицам, мотылькам да ящерицам. Они нашли это место в первый же день, следя за полетом двух зимородков, которые, резвясь в воздухе, перелетали с куста на куст. Оно очень полюбилось им – не за то, что отсюда открывалась вся ширь поющего внизу залива в венце округлых зеленых гор, а за то, что здесь можно было безмятежно, подолгу смотреть друг на друга.

Посреди лужайки еще не выпрямилась помятая накануне трава, – только слегка завяла подушка, сделанная юношей из душистого тимьяна, мелиссы и шалфея. Девушка не могла хоть на мгновенье не прижаться к этой подушке щекой. Потом она вытянулась на траве во весь рост и, положив левую руку под голову, правой стала гладить неглубокую вмятину, оставленную коленями юноши, когда он был рядом, возле нее. Она даже не смотрела в ту сторону: пальцы сами нашли эту ямку и блуждали там до тех пор, пока вдруг не нащупали маленький твердый диск. Девушка взглянула и чуть не вскрикнула: это была старинная серебряная медаль с чеканным изображением юного бога – в профиль, с обнаженными плечами, невыразимо нежного и трогательно-печального.

– Гранатовый Цветок! Как ты сюда попал?

Ближний куст вздрогнул. Она подумала, что это Квинтинор. Но на кусте просто качался зимородок – может быть, один из тех, что привели их сюда. Девушка не сомневалась в этом; больше того, она была уверена, что знает даже, какой из двух теперь перед ней.

– Это ты, Алкиона? – улыбнулась она птице, сверкающей пурпурным и зеленым оперением. – Ты тоже заждалась своего Кеика?

Гранатовый Цветок объяснил ей, отчего море сейчас такое неподвижное, тихое. Оказывается, в это время года зимородки выводят на воде птенцов, и Эол, покорный воле богов, не открывает мехов с ветрами. Ведь зимородки были когда-то людьми. Девушку звали Алкионой, а юношу Кеиком. Полюбив друг друга, они, безмерно счастливые, дерзнули заявить, что не обменялись бы участью даже с Юпитером и Юноной. Царица богов настроила против влюбленной пары своего громовержца-супруга, и он поразил корабль Кеика молнией, а самого юношу убил и сбросил в море. Не желая расстаться с любимым и после смерти, Алкиона бросилась вслед за ним, крепко обняла его и оба исчезли в пучине. Боги, тронутые такой верностью, превратили их в зимородков, которые и поныне любят друг друга больше жизни.

– Алкиона! Где же Кеик? – поднявшись на колени, спрашивала девушка, и голос ее дрожал, словно у зимородка, потерявшего пару. – Или жестокая богиня снова лишила тебя друга?

В это время юноша уже стоял за спиной Титаниллы. Под прикрытием развалин, незаметно, он подкрался к девушке на цыпочках и стал сыпать ей на волосы тонкий серебристо-синий порошок. Некоторое время она ничего не замечала, и, только когда несколько голубых пылинок попало на ее длинные ресницы, подняла глаза.

– Что ты делаешь, Гранатовый Цветок? – прижалась она к коленям юноши.

– Угадай, что это? – с сияющим взглядом он показал девушке серебристые ладони. – Если обещаешь не улетать, я расскажу тебе, что делал.

Вместо обещания девушка обняла ноги юноши еще сильней.

– Я теперь сделал из тебя большую бабочку, маленькая Тита.

Он твердил ей каждый день, что своим изяществом и нежностью она напоминает ему бабочек, от которых склон горы кажется порой цветущим льняным полем.

– Ты прямо дитя солнечного света, маленькая Тита: такая маленькая, легкая, тонкая, светлая, такая порхающая.

– Жаль только, что не такая уж синяя, – смеялась она в ответ.

А теперь ее волосы были голубыми, точно крылья бабочки. Юноша потому и опоздал на свидание, что долго гонялся за мотыльками. Пришлось-таки побегать, чтобы собрать горстку голубой пыльцы.

– Ах ты, озорник! – прильнула к нему счастливая девушка. – Но только не рассчитывай, что я за это откажусь от сегодняшнего стихотворения. Ты принес, Гранатовый Цветок?

Искупая свою александрийскую эпиграмму, юноша каждый день посвящал Тите по стихотворению. Чаще всего он писал их ночью при мерцании звезд, а вечером, при встрече, вручал их девушке.

Но теперь он только покачал головой:

– Нет, маленькая Тита, не принес!

Она опустила голову и огорченно вздохнула.