Ференц Мора - Золотой саркофаг

– Вон!

Юноша вышел, чуть не шатаясь, сопровождаемый сочувственным взглядом цезаря.

– У твоего слуги удивительное лицо, августа: словно камея. Вылитый Антиной!

Впервые за весь вечер на лице августы расцвела улыбка, поднявшаяся на поверхность из самых глубин ее сердца. Но если в это мгновение управлять лицом ей было не под силу, то голос вполне повиновался ее воле. Совершенно безразлично она бросила:

– Да, ничего. Ладный малый.

– Но обязанности свои он выполняет не очень ладно, – рассмеялась Титанилла. – Случись такое с кравчим моего отца, его тотчас утопили бы в бочке с вином!

Кубок в руке ее вдруг наклонился, и вино полилось ей на тунику.

– Ах! – вскрикнула девушка и стремглав выбежала из триклиния.

Позеленевший, стоял юноша в атриуме, прислонившись спиной к колонне и уронив голову на грудь. На одежде его большим кровавым пятном краснело вино.

– Гранатовый Цветок! – легко коснулась она пальцами его подбородка. – Посмотри: мое платье ничуть не лучше! Видишь, мне пришлось облиться вином, чтоб выбежать за тобой следом. Надеюсь, ты не думал, что я откажусь от сегодняшнего поцелуя?

И она повисла на шее юноши, крепко прижавшись губами к его губам. Даже по сторонам не оглянулась, нет ли кого поблизости. Потом взяла его за руку.

– Не огорчайся, милый! Запачкал новенькую одежду? Этой беде можно помочь. У меня есть порошок, при помощи которого мы так отчистим – будет лучше нового. Пойдем, пойдем, сейчас все уладим!

Юноша, одурманенный сердечной болью и восторгом поцелуя, покорно побрел за ней, даже не спрашивая, куда.

Пройдя лишь одну открытую галерею, они оказались во дворце Максимиана – в небольшой комнатке, облюбованной нобилиссимой среди помещений для прислуги. В огромные залы второго этажа она даже не заглядывала.

– Видишь, Гранатовый Цветок, как мало я занимаю места. Правда, сердце твое еще меньше, но его, надеюсь, я занимаю полностью? Правда? Давай посмотрим!

Сначала она коснулась его груди рукой, потом прижала к ней губы.

– Да у тебя крошечное сердце! Как у зайчика! И дрожит! Ну, чего ты так испугался? Говорю тебе: мы отчистим твою тунику, пятнышка не оставим!.. Трулла, Трулла!

Откуда-то впорхнула маленькая старушка с глазами ящерицы. Испуганно всплеснула пухлыми ручками.

– Ох, здесь магистр! В таком хаосе… Ведь мы как собирались, так все и оставили.

Старушка заметалась по комнате, собирая разбросанные платья, щетки, зеркала, ленты, притиранья. Но Тита топнула ногой.

– Милая старушка, пожалуйста, не охай и не делай еще большего беспорядка. Гранатовый Цветок пообещает тебе, что ни на что и ни на кого, кроме меня, смотреть не будет.

– Гранатовый Цветок! – разинула рот нянька. – Что ты, божество мое, говоришь? Кто это такой – Гранатовый Цветок?

Титанилла в шутку щелкнула Труллу по тупому носу.

– Это тебя не касается, старенькая. Принеси лучше свой знаменитый порошок, которым пятна выводят… Что? Принесла уже?

Трулла принесла коробку белого порошка, тарелочку с уксусом и чистую тряпку.

– Этим и с леопарда можно все пятна свести, – похвастала служанка. – Так с кого же, прелесть моя, начинать?

– Ни с кого, бабуся. Ступай к себе.

Как только Трулла вышла, Тита опустилась перед юношей на колени, но потом, засмеявшись, поднялась.

– Конечно, трудно маленькой Тите достать так до твоей груди. Придется тебе преклонить колена. В конце концов, стань хоть на несколько минут моим рабом.

Юноша упал на колени с таким видом, будто решил никогда в жизни больше не подыматься. Однако пятно не сходило.

– Снимай тунику!.. Не упрямься, а то позову Труллу и велю ей раздеть малыша! Скорей, скорей! Нужно успеть, прежде чем августа пошлет за беглецом стражу. Не хватало еще, чтобы стражники застали тебя здесь. Или тебе безразлична репутация дикой нобилиссимы, магистр?.. Да ты не стесняйся, миленький, тетя отвернется. Вот так. А тунику брось на стол.

Расстелив тунику на столе, девушка принялась усердно чистить ее. Все это время она ни разу не оглянулась – только наблюдала за юношей в зеркало. То с улыбкой, то с влажными от слез глазами. И рука ее двигалась в соответствии с тем, что видели глаза: она то с лихорадочной быстротой терла мало-помалу бледнеющее пятно, то вдруг застывала, точно парализованная. А юноша ползал на коленях по комнате, целуя разбросанную повсюду одежду, одеяло; на мгновенье приник головой к ее маленькой мятой подушке.

– Вот, миленький, и готово! Бросаю, не оборачиваясь! Лови!

Все это девушка говорила еще очень весело; а когда юноша оделся и в то же время успокоился, улыбка уже исчезла с ее лица. Она смотрела на Квинтипора серьезно, с печальной, почти трагической нежностью.

– Что случилось, маленькая Тита?

– Ничего, Гранатовый Цветок. Вот мы вывели пятно с твоей туники, и теперь ты вернешься к императрице, будешь наливать ей вино. Но впредь будь внимательнее: Трулла больше не даст нам своего порошка.

С молящими глазами юноша промолвил:

– Будто саисская завеса опустилась на твое лицо, маленькая Тита.

– Про это, Гранатовый Цветок, тот, кто не хочет навсегда разучиться смеяться, не должен вспоминать.

– О, как я хотел бы понять тебя!

– Оставь это, – горько усмехнулась девушка. – Не понимать меня надо, а любить, любить без размышлений… как люблю я! Плохо будет, если мы начнем рассуждать!

Вдруг она начала насвистывать и раза два-три проплясала вокруг юноши, с каждым кругом оттесняя его все ближе к выходу, пока наконец, не выставила за дверь.

– Спокойной ночи, Гранатовый Цветок!

– А ты разве не пойдешь?

– Нет, сердечко. Я там никому не нужна. А тебя госпожа ждет. Смотри же, не гневи ее: она и так нынче была к тебе очень снисходительна.

И Титанилла, захлопнув дверь, щелкнула задвижкой. А когда юноша подошел к окну, в комнате было уже темно.

В окнах триклиния у императрицы света тоже не было. Квинтипор мог спокойно уединиться в своей каморке. Разложив на столе свою белоснежную тунику, он нашел то место, к которому, хоть и не оставляя следа, прикасались пальчики маленькой Титы, и прильнул к нему щекой. Так и заснул сидя. Уж очень устал. В этот вечер чувства его, подобно гигантским качелям, то взвивались на головокру-жителыгую высоту, то стремительно падали в бездну. «Как странно, – подумал он (и это была его последняя ясная мысль), – ведь и сегодня был день Луны, как в день нашего первого поцелуя».

Императрица всю ночь ходила по своей опочивальне, а когда забрезжил рассвет, не пошла, как обычно, поплакать у порога своего сына. Смертельный ужас давил ее сердце. Вечером, когда она уже простилась, цезарь вдруг вернулся.

– Послушай, августа! А ведь сын мой прав!

– В чем, цезарь?

– Весь вечер я ломал себе голову: на кого еще похож твой слуга с лицом Антиноя? И вот сейчас Константин сказал мне. Клянусь Геркулесом, оп прав!