Алексей Югов - Ратоборцы

Однако он и бровью не повел и стоял чинно и строго, как его учил старый княжеский дворецкий. Гринька исполнен был гордости. Как же! Сам Невский сказал ему: «Ну, Настасьин, будь моим телохранителем, охраняй меня: времена ныне опасные!»

Издали Гринька напоминал сахарное изваяние: он весь был белый. На голове его высилась горностаевая шапка, похожая по очертаниям на опрокинутое белое и узкое ведерко. Кафтан со стоячим воротом тоже был из белого бархата.

И за креслом Андрея Ярославича тоже стоял свой мальчик-меченоша. Но разве же сравнить его с Гринькой!

Вдруг от внешнего входа, из сеней, послышались глухие голоса ссоры, как бы попытка некоей борьбы, топот, жалобный вскрик. Затем, покрывая весь шум, донесся гортанный, с провизгом, голос, кричавший что-то на чужом языке.

Бороды так и позастывали над столом.

Невский вслушался. Он глянул на брата и в гневном недоуменье развел руками.

– Татарин крычит!.. – проговорил он.

Дубравка выпрямилась и застыла. У нее даже губы сделались белыми…

Стремительно пройдя до середины пиршественной палаты – так стремительно, что даже слышен был свистящий шелест цветастого шелкового халата, – молодой, высокого роста монгол с высокомерным смуглым лицом, на котором справа белел длинный шрам от сабли, надменно и вызывающе остановился перед большим столом, как раз насупротив жениха и невесты.

– Здравствуй! – по-татарски произнес он, с озорной наглостью обращаясь к Андрею Ярославичу.

Меховые уши треухой шапки татарина были полуспущены и торчали в стороны, слегка покачиваясь, словно черные крылья летучей мыши.

Александр и Андрей – оба сразу же узнали его: это был татарский царевич Чаган, богатырь и военачальник, прославленный в битвах, но злейший враг русских, так же как дядя его, хан Берке.

«Ну, видно, не с добром послан!» – подумалось Невскому. И, ничем не обнаруживая своей суровой настороженности, Александр приготовился ко всему.

Всеобщее молчание было первым ответом татарину.

Гринька Настасьин кипел гневом. «Вот погоди! – в мыслях грозился он Чагану. – Как сейчас подымется Александр Ярославич да как полыснет тебя мечом, так и раскроит до седла!»

Правда, никакого седла не было. Гринька знал это, но так уж всегда говорилось в народе про Александра Ярославича: «Бил без промаха, до седла!» «А может быть, он мне велит, Александр Ярославич, обнажить меч? Ну, тогда держись, татарская морда!..» – подумал Гринька и стиснул длинную рукоять своего серебряного топорика, готовясь ринуться на Чагана.

А тот, немного подождав ответа, продолжал с еще более наглым видом:

– Кто я, о том вы знаете. У нас, у татар, так повелено законом «Ясы»: когда проезжаешь мимо и видишь – едят, то и ты слезай с коня и, не спрашивая, садись и ешь. И да будет тому худо, кто вздумает отлучить тебя от котла!

И тут вдруг, к изумлению и обиде Настасьина, не Александр Ярославич выступил с гневной отповедью татарину, а Андрей. Он порывисто встал со своего трона и с налитыми кровью глазами, задыхаясь от гнева, крикнул Чагану:

– А у нас… у народа русского… с тех пор, как вы, поганые, стали на нашей земле, такое слово живет: «Незваный гость хуже татарина!..»

Рука Андрея сжалась в кулак. Еще мгновенье – и князь ринулся бы на Чагана. Тот видел это. Однако стоял все так же надменно, бесстыдным взглядом озирая Дубравку. Рослые, могучие телохранители его – хорчи – теснились у косяков двери, ожидая только знака, чтобы броситься на русских.

Андрей Ярославич, намеревавшийся миновать кресло брата, ощутил, как вкруг запястья его левой руки словно бы сомкнулся тесный стальной наручник: это Александр схватил его за руку.

Он понял этот незримый для всех приказ старшего брата и подчинился. Вернулся на свое кресло и сел.

Тогда спокойно и величественно поднялся Невский.

Благозвучным голосом, заполнившим всю палату, он обратился по-татарски к царевичу.

– Я вижу, – сказал Александр, – что ты далек, царевич, от пути мягкости и скромности. И я о том сожалею… Проложи путь дружбы и согласия!.. В тебе мы чтим имя царево, и кровь, и кость царскую… Ты сказал, что «Яса» Великого Войселя, который оставил по себе непроизносимое имя, повелевала тебе совершить то, что ты сейчас совершил. Но и у нас, русских, существует своя «Яса». И там есть также мудрые речения. И одно из них я полностью могу приложить к тебе. Оно гласит: «Годами молод, зато ранами стар!..»

Невский остановился и движеньем поднятой руки указал на белевший на щеке царевича рубец.

И словно преобразилось лицо юного хана. Уже и следа не было в нем той похотливой наглости, с какою он глядел на Дубравку, и того вызывающего высокомерия, с которым он озирал остальных.

Ропот одобрения донесся из толпы стоявших у входа телохранителей Чагана.

А Невский после молчанья закончил слово свое так:

– Ты сказал, войдя, что мы знаем тебя. Да, мы знаем тебя. Юная рука, что от плеча до седла рассекла великого богатыря тангутов – Мухур-Хурана, – эта рука способна сделать чашу, которую она примет, чашею почести для других… Прими же от нас эту чашу дружбы и испей из нее!..

Александр поднял серебряный, полный до краев кубок, отпил из него сам и протянул царевичу, сам в то же время сходя со своего места, дабы уступить его гостю.

Взволнованный, как видно это было и по лицу его, ордынский царевич склонился в поясном поклоне, приложа руки к груди.

Потом, распрямившись и вновь обведя взором весь пиршественный чертог, он сказал по-татарски:

– Русские – народ великий, многочисленный, сильный и высокорослый. Однако наш народ Господь несет на руках, подобно тому как сына своего единственного отец носит. И только потому мы взяли над вами победу… Но ты, Искандер, – кто не почтит тебя?! Имя твое уважается между четырех морей. Рука твоя – это берег и седалище сокола!.. Батый – да будет имя его благословенно – недаром держит тебя возле сердца своего…

Сказав это, он двинулся, в обход боковых столов, к предназначаемому для него месту, от которого уже шел ему навстречу Александр.

Проходя мимо телохранителей своих, царевич Чаган на мгновенье остановился и позвал:

– Иргамыш!.. Бурултай!..

Двое луконосцев немедленно подошли к нему. Он сказал им несколько отрывистых слов, затем отвернулся и пошел, улыбаясь, навстречу Александру.

Дубравка как бы мгновенье колебалась, но затем решительно встала и покинула свадебное застолье. Княгиня Олена последовала за ней.

Невский видел все это, и тень тревоги и неудовольствия прошла по его лицу. Но он сдержался и рука об руку с царевичем прошел в застолье большого стола.

Царевич осведомился у Александра: куда исчезла молодая княгиня и не испугалась ли она его прихода? Александр заверил, что княгиня слабого здоровья, к тому же только что свершила великий путь, и сейчас ей стало дурно, и та, что ей вместо матери, увела ее отдыхать.