Иария Шенбрунн-Амор - Железные франки

Этот первый визит мусульманского правителя вселил во франков ощущение бескровно одержанной победы, ибо, если враг взалкал мира, он уже побежден. Даже развевающееся над процессией знамя с полумесяцем словно пришло на поклон и своим присутствием доказало окончательную победу креста. Первым ощутимую выгоду от дружбы с сарацинами вкусил Ренье де Брус, получивший обратно когда-то принадлежащий ему и вновь отвоеванный Баниас. Ренье клялся, что эта награда – только начало последующих выгод, и остальные рыцари жадно сверкали глазами, уповая ныне на сладкие плоды мира так же, как раньше полагались на пьянящие трофеи войны.

Вслед за знатными гостями по городу тянулся позвякивающий колокольчиками верблюжий караван, с навьюченными на горбатые спины необходимыми в путешествии коллекциями вин, наборами струнных и духовых музыкальных инструментов, клетками с голубями, соловьями и попугаями, коврами и свитками мудрых стихов. В конце обоза пешком и на ослах тащились рабы, музыканты, певцы и певицы, плясуны и танцовщицы. Усама ибн Мункыз, племянник эмира Шейзара, правая рука Мехенеддина, привез с собой четырнадцатилетнего сына Мурхафа, в надежде, что отрок найдет общий язык с десятилетним наследным принцем Бодуэном.

Первым к гостям на своем рыжем жеребце подскакал Раймонд де Пуатье, сдружившийся с сарацинами во время совместного захвата Баниаса.

– Дорогой Мехенеддин, от всего сердца приветствуем вас в своих пределах! – зычно прокричал он, и толпа взревела. Красивый светловолосый великан восхищал ее.

Муин ад-Дин учтиво поклонился огромному гяуру:

– Ас-саляму алейкум! – и пробормотал себе под нос: – Уж лучше мы к вам, чем вы к нам.

Гости прижимали к чувствительным носам пропитанные благовониями платки, чтобы забить кисло-приторный запах выпариваемого сахарного тростника и адскую вонь конской мочи, несущуюся из квартала кожевников. Черные живые глаза дамасского атабека с интересом разглядывали первый увиденный город в Сахиле – прибрежной полоске земли, которую рано или поздно умме правоверных надлежит завоевать. Улицы кишели рослыми, светловолосыми, безбородыми варварами-франджами, бородатыми сирийскими христианами и чужеземными паломниками, прибывшими из Европы с весенними морскими конвоями. В глаза бросались женщины с непокрытыми лицами, евреи и босые христианские суфии в длинных хламидах с выбритыми макушками. Унур отмечал грязь, кресты на мечетях, превращенные в колокольни минареты, свиней в канавах, невероятные фортификационные укрепления, столпотворение ослов и верблюдов у таможенных постов, развевающиеся над башнями каструма стяги с золотыми крестами Иерусалима и лилиями Антиохии, внутреннюю гавань, над которой стоял невыносимый смрад стекающих в море отбросов, недаром ее прозвали Лордемер – Вонючее море. В заливе теснились десятки трирем, огромных парусных купеческих нефов и юрких весельных галер. Далеко в море выходил волнорез из гигантских валунов, а у входа в порт, перекрытого гигантской цепью, возвышалась башня Мух, днем и ночью указывающая путь кораблям. С горем и возмущением эмир заметил, что башню надстраивали мусульманские пленники, закованные в цепи, и тут же принес благочестивый обет выкупить сотню суннитов, знающих Коран наизусть.

– Мой любезный друг ибн Мункыз, думали ли вы, когда мы с василевсом осаждали ваш Шейзар, что в Акре вас будут встречать с таким радушием? – весело спросил Раймонд спутника Мехенеддина.

Сирийский драгоман перевел вопрос, смуглое, скуластое лицо ибн Мункыза прорезала ответная белозубая улыбка:

– Разве мы могли догадаться, что имеем дело со столь великодушным и достойным противником? За время той осады византийские камнеметы разрушили полгорода, и убитых было не счесть. Впрочем, Антиохия ведь и сама испытала на себе страшные обстрелы греков? Неудивительно, что вы-то впустили василевса в город и покорились ему. Поистине, мы сами устояли лишь благодаря помощи Аллаха.

Фульк и Мелисенда принимали дамасцев с невиданной помпой. В их честь устраивались пиры, охоты, состязания в ловкости и силе, судилища, казни и ратные турниры. Хозяева не жалели усилий сделать пребывание нечестивцев незабываемым – сарацинам отвели самые красивые и удобные покои с видом на море, а в кафедральном соборе Святого Креста, бывшей мечети, освободили закуток, чтобы язычники могли поклоняться там своему Аллаху, пусть горят за это их души все вечности в аду. Франки невозмутимо терпели даже магометанский обычай посреди охоты или прогулки расстилать коврики и совершать намаз.

Обходительность, учтивость и доблесть Усамы ибн Мункыза завоевали все сердца. Общее невольное восхищение достоинствами сарацин выразил Гильом де Бурс:

– Этот Усама – великий воин и отличный всадник, а ростом и стройностью поганый неверный подобен настоящему рыцарю!

– Кто бы мог подумать, что басурмане способны быть столь отважными, великодушными и благородными? – воскликнул Амори де Милли.

– Какими бы замечательными ни были эти язычники, пока они придерживаются своей веры, они останутся нашими врагами, и все договоры с ними позорны, – напомнил паломник Этьен де Таранс, ожидавший в Акре корабля до Марселя.

Рыцари не стали отвечать чужаку, смеющему указывать местным жителям, как себя вести. Нести вместе с франками груз защиты Святой земли французы и итальянцы не торопились, зато категорически противились любому соглашению с мусульманами. Нет предела рвению и готовности европейцев платить за чистоту риз борьбы с неверными кровью франков.

За считаные дни Усама, сын эмира Шейзара, когда-то служивший самому Занги, а ныне – верный слуга и правая рука его врага атабека Дамаска, стал кумиром франкской знати. Придворные наперебой оспаривали право принимать у себя диковинных гостей, даже суровые тамплиеры хвалили необыкновенных магометан, неохотно признавая, что лучшим из них не чужды такие добродетели, как щедрость, самоотверженность, скромность, целомудренность, преданность, отвага и смирение, но, добавляли латиняне, какой в них толк, если отсутствует самое важное – вера в истинного Бога?

Высокородные вельможи стремились произвести на сарацин самое благоприятное впечатление, дамы – понравиться и выспросить магометан о щекочущем женское воображение обычае многоженства. Многие из них поспешно нарядились в мусульманскую одежду, сменили головные покрывала на расшитые жемчугом и гранатами тюрбаны. Те, что были постарше и подурнее собой, ввели в обиход полупрозрачные муслиновые чадры и густо насурьмили глаза в подражание прелестным гуриям. Франкские бароны отращивали такие же аккуратные бородки, как у эмира, прижимали руку к сердцу и низко кланялись. Музыканты усердно разучивали неблагозвучные восточные мелодии, беспощадно царапая уши слушателей. Недавнего противника полюбили за то, что он пришел на поклон, просил о помощи и вблизи оказался вовсе не ужасающим, а обворожительным.