Андрей Расторгуев - Атака мертвецов

К вечеру стали подходить части 2-й бригады. А с утра финляндцы всем фронтом пошли в решительное наступление. Потери от артиллерийского огня были большими, но стрелки взяли хороший темп и энергично продвигались к Малиновке. На холм перед ней вдруг открыто выехали четыре германских орудия. Это заметил капитан Колонтаевский, только что со своей батареей переменивший позицию. Он как раз вскарабкался на дерево, которое облюбовал под наблюдательный пункт. Освободив одну руку, поднял бинокль. Увидел, что немцы уже развернулись, и быстро скомандовал:

– Шестьдесят! Трубка шестьдесят! Батарею… Правое!..

Батарея только-только закончила построение параллельного веера. Солдаты суетились у орудий, спеша выполнить команды. А капитан поторапливал:

– Пять патронов, беглый… огонь!

Первый же залп точно накрыл немцев. Нулевая вилка [67]– завидная удача для артиллериста. Вражеская батарея погибла, не успев ни разу выстрелить. К вечеру через нее прошли стрелковые цепи, захватив окраину Малиновки. После боя Сергеевскому довелось побывать на уничтоженной батарее. На пути к ней повсюду лежали трупы стрелков, целые и разорванные попаданиями «чемоданов». Немецкие орудия стояли заряженными, хотя затворы на двух из них были еще открыты. Вся положенная прислуга, по пять человек на орудие, лежала мертвая на лафетах или рядом, на земле. Сзади, в тридцати шагах, валялись убитые лошади в шестерочных упряжках и ездовые. Лишь одна раненая лошадь уныло стояла среди своих погибших собратьев, как единственный признак жизни на умершей батарее. Все деревянные части орудий были буквально изрешечены шрапнелью. В спицах колес Борис насчитал по тридцать-сорок пробоин. Было понятно, что батарея умерла практически мгновенно. Немудрено, коль скоро на нее за считаные секунды обрушился целый ливень из десятка тысяч пуль [68]!

Вскоре из штаба армии прибыл капитан Колесников, назначенный временным начальником штаба бригады. Функции Бориса на этом были исчерпаны, и он отправился обратно в штаб корпуса. Генерала Стельницкого перевели на пост начальника 58-й пехотной дивизии. Вместо него бригаду возглавил генерал Волкобой, с которым теперь и предстояло работать Сергеевскому.

Штаб 3-й бригады размещался в покосившейся, невзрачной лачуге, стоявшей на отшибе, у южной околицы какой-то небольшой деревушки. Сергеевский и Семенов насилу ее нашли. Кого ни спросят, все отвечают по-разному. То на один дом укажут, то на другой. Но везде их встречало пустое пепелище. В итоге выяснили, что лишь накануне, днем, штабу пришлось дважды переезжать с места на место, поскольку деревянные халупы, которые он занимал, загорались от упавших поблизости снарядов.

Зайдя в дом, Сергеевский огляделся. Тесная комната. Небольшой грязный стол под окном, рядом две грубо сколоченные табуретки. В углу, возле нетопленой печки, ютится крестьянская кровать, на которой лежит генерал. Офицеры штаба удобно разместились на ворохе прелой, дурно пахнущей соломы, брошенной прямо на земляной пол. Все знакомые лица, кроме недавно назначенного генерала.

Волкобой выглядел плохо. Страшно худой, с почерневшим лицом, он медленно поднялся с кровати. Согнулся, словно не мог выпрямить спину, да так и выслушивал рапорт Сергеевского, тяжело дыша и болезненно покашливая. Позже Борису сказали, что генерал страдает астмой. Особого радушия командир бригады не проявил, отделавшись дежурной фразой: «Добро пожаловать», – и снова завалился на кровать.

Зато все остальные офицеры кинулись обнимать Бориса, выказывая трогательную сердечность.

– Наконец-то мне есть кому сдать штаб, – радостно провозгласил Колесников, когда буря жарких приветствий слегка улеглась.

– Нет уж, Григорий Георгиевич, – весело, в тон ему ответил Борис. – Я хоть и старше вас по статусу, однако же вы когда-то приняли у меня этот штаб, вот и тяните дальше свою лямку.

Это ни в коем разе не означало, что капитан Колесников пытается переложить столь тяжкий труд на чужие плечи. Боже упаси! Он храбр и честен, как никто другой. И уже в достаточной мере показал себя инициативным, волевым и непоколебимо стойким человеком. Григорий был одним из достойнейших офицеров Генерального штаба и занимал место, ему вполне подобающее. А предложение принять его полномочия – простая субординация, не более того.

– И кем же вы у нас будете? – спросил Пунагин, любитель точных определений и верный слуга ее величества Канцелярской Аккуратности.

– А будем считать господина Генерального штаба капитана Сергеевского состоящим в распоряжении начальника бригады, – влез бойкий на слово штабс-капитан Захаров, ответственный за связь.

– Вот и сговорились! – Колесников дружески похлопал однокашника по плечу. – Лучше скажите, Борис Николаевич, какие новости в корпусе? Что говорят о подкреплении?

– Утешить мне вас нечем, господа. Еще два дня придется рассчитывать только на свои силы…

С этих пор Сергеевский числился «в распоряжении…», но фактически выполнял работу начальника штаба, чередуясь через день с Колесниковым. Между ними, двумя офицерами одного выпуска академии Генштаба, сложилось полное взаимопонимание.

Первый день Борис недоумевал, зачем Волкобой просил усилить свой штаб? Никаким «переутомлением чинов» здесь и не пахло. Управлять-то, в сущности, нечем. В резерве никого, поскольку 11-й полк всем составом давно введен в боевую линию. Телефонные провода, тянущиеся к полкам, все перебиты до единого. Передвигаться днем на открытом пространстве между Распудой и лесом совершенно невозможно, так что связь восстанавливалась лишь с наступлением темноты. Почему? Да очень просто.

Далеко впереди, у Бакаларжева, высоко в воздухе висит немецкий привязной аэростат. С него русский тыл очень хорошо просматривается. Наблюдатель корректирует огонь многочисленной артиллерии противника. Немудрено, что германцы с такой легкостью и точностью громят занимаемые бригадой окопы, подступы к ним и тыловые команды вплоть до самого шоссе Сувалки-Рачки. Особенно достается деревням и высотам, где стоят русские батареи.

Каждый день сплошной гул канонады, нарушаемый только более резким, бьющим по нервам свистом летящего, казалось бы, прямо в тебя снаряда и грохотом близких разрывов. Можно представить, что творится в полках. Просто-таки ад кромешный. Там почти весь офицерский состав полег. На пополнение, правда, кое-кого присылали, но что это были за кадры! Прапорщики запаса старых сроков службы. Впрочем, прибыл с ними один штаб-офицер, подполковник Казимирский, служивший последнее время воспитателем кадетского корпуса. Не человек, а старая развалина. Грузный, совсем уже не молодой. В придачу ко всему еще и страдающий ревматизмом ног.