Ариадна Борисова - Змеев столб

Где же она могла видеть раздетого Хаима? В лазарете он был накрыт простыней. Во сне? Кажется, да… И вспомнила: Адам! Адам Дюрера. Обнаружила, что Хаим и лицом немного смахивает на него. Представила картину целиком и вдруг поняла: а ведь у нее, пожалуй, фигура дюреровской Евы…

Лодыжки мазнул хвост ледяной змеи.

– Платье испортишь, – предупредил Хаим. – Здесь море не сильно соленое, Неман впадает, но одежду сумеет подкрахмалить.

Мария строптиво забрела в воду по икры и выскочила обратно. Бр-р, как холодно! Подумала: остались бы они друзьями. Для окружающих муж и жена, а на деле просто…

Нет. «Ты – моя королева. Только ты».

– Не надо заходить в море, Хаим, заболеешь, – попросила «прежним» голосом.

– Разве тебе не все равно?

– Не все… Ведь ты – мой король.

Он сбегал к дому, принес завернутые в лист лопуха гренки, жаренные с чесноком и сыром, бутыль молока и проволочный сачок на шесте для сбора янтаря. Позавтракали, нашли лодку Иоганна, – хозяин позволил взять, – и поплыли к подводным бухтам процеживать сеткой травяной кисель.

Хаим ловко отыскивал янтарные окатыши в гуще водорослей, а Марии не удавалось – на ее взгляд, они ничем не отличались от обычной гальки.

– Сверху на них окисный панцирь, – объяснял он. На ладони покоились три камешка, ровесники детства Земли и юности моря, облаченные в матовые «рубашки».

– В Древней Руси янтарь называли «бел-горюч камень алатырь»…

– Потому, что он горит, это же смола первобытного леса.

…Иногда, если прибой выбрасывал траву к берегу, искатели обнаруживали «морские самоцветы» у пенной кружевной кромки. Бродили по влажным песчаным поймам, по дюнам и медно-зеленым сосновым перелескам. Тут же обедали из одного котелка, заедая ржаным хлебом и вареным картофелем приготовленную Констанцией окрошку на густой простокваше из свеклы, огурцов и яиц, щедро присыпанную укропом.

Последние дни августа стояли погожие, с белым солнцем над безмятежными белыми песками. Потрясающий закат полыхал здесь прямо над морем и гас, сжигая за собой горизонт. Опускались сумерки цвета вечерних волн.

Помолившись перед сном, напряженная от макушки до кончиков пальцев ног, Мария проскальзывала в постель. Она ни на секунду не забывала о том, что, может быть, случится ночью. Вспоминала каждое прикосновение его рук за день, особый прищур глаз, улыбку, смех и слова… засыпала.

Утром притворялась спящей. Лежала зреющей в теплом коконе бабочкой, – Хаим тихонько подтыкал одеяло. Сквозь ресницы следила за тем, как он одевается в полумраке, ходит по домику без шлепанцев, чтобы меньше шуметь.

Мария забавлялась этой утренней игрой. Испытывая короткие приступы счастья, все еще пугливо и трудно продиралась сквозь заросли девичьих страхов и детских обид. Но чувствовала она себя спокойно и надежно. Друг, взявшийся растопить ее сердце нежным терпением, был рядом.

Хозяин попросил Хаима принести ему в кузницу железо, которое должен был доставить некто по имени Пятрас. В полдень молодой крестьянин подвез на подводе к дому связку железных прутьев. Кузница стояла на отшибе у леса за скотным двором, к ней вела узкая тропа.

Свалив прутья в угол у раскрытой настежь двери рядом с металлическим ломом, Хаим спросил:

– Что вы собираетесь делать?

– Солнце, – усмехнулся Иоганн. Выбрал несколько стержней, сунул в горн и пояснил: – Навершие для столба. В семье у Пятраса сын родился, вот ему сделаю.

Хаим вспомнил украшенные «солнцами» придорожные столбы.

– Сам я не литовец, но скольким из них моя наковальня путь осветила, давно счет потерял, – продолжал Иоганн. – Такой у них древний обычай: родился человек – давай, кузнец, солнце, умер человек – давай, кузнец… Ставят солнце-крест на дубовом столбе. Дуб – дерево серьезное, само будто железное, людям веками память держать дает.

Глаза Хаима горели, как у мальчишки. Иоганн засмеялся:

– Хочешь, так помоги.

Когда Мария пришла посмотреть, куда запропастился Хаим, а за нею пожаловала и хозяйка, по кузнице шел грохот, звон, стук. Женщины почтительно остановились у двери: их мужчины колдовали над малиновым жаром. Хаим огромными щипцами придерживал раскаленные прутья, хозяин бил молотом, и прутья превращались в тонкие витые лучи с резными листьями на концах.

Филигранное плетение вокруг креста, с его повторяющимися лучистыми змейками, листьями, стрелами, удивило Марию сложностью рисунка:

– Как такая красота получается у Иоганна без эскиза?

– Красота у него в голове, – улыбнулась Констанция.

Кузнецы сменились. Теперь Хаим, обнаженный до пояса, взмахивал молотом. С беззастенчивым интересом рассматривая его, хозяйка сказала:

– Твой муж по-доброму выкован. Должно быть, во всем хорош? – она игриво глянула на вспыхнувшую Марию. – Но пойдем, не будем мешать, у Иоганна еще заказов полно.

В саду они налили навозной жижей вскопанные вокруг деревьев кюветы, наполнили водой лунки у кустов увядающей сирени возле дома. Потом хозяйка доила коров. Тугие белые струи звенели о дно цинкового подойника, а когда Констанция, поддерживая поясницу, встала с низкой лавки, полное молока ведро всколыхнулось розово-нежным цветом, словно на долю мгновения открылся зев котенка, – так отразилось в молочном плеске предвечернее солнце.

– Я с мылом не моюсь, – говорила хозяйка, натирая пальцы солью из банки у рукомойника на улице. – Иоганн не разрешает.

– Почему?

Хозяйка ждала вопроса. Ей редко удавалось поболтать, да и некому было слушать.

– Я лавандой пахну. Правда-правда, вот, понюхай.

Она с девчоночьей непосредственностью протянула Марии согнутое запястье. От ее кожи и впрямь исходил едва уловимый цветочный запах.

– Ну, сейчас-то смыла, да с навозом работали, а лучше на косьбе. Вспотею, и как будто духами прет от меня. – Приблизившись, сильно втянула воздух. – Ты тоже хорошо пахнешь, чисто. Медовыми яблоками.

– Весь домик ими пропах, – засмеялась Мария.

Высокая хозяйка наклонилась, помахала перед собой ладонью от ее шеи, нагоняя ветерок к носу:

– А еще будто розой… Нераскрытой розой, бутоном, – добавила задумчиво.

Пока лакомились за просторным столом на веранде сливами и креветками с виноградным соусом, Констанция почти без остановки рассказывала о себе, своей жизни и Иоганне, как, наверное, откровенничала со многими молодыми женщинами, снимающими летом «яблочный» домик.

– Иоганн был в деревне завидный жених, единственный сын, наследник почти что поместья, а я что? У родителей десятеро по лавкам, да бабки-дедки, да тетка с племяшками… Кучно жили. Некогда считать, сколько человек за обед садится, только успевай наворачивать, не то останешься с голодным пузом. Да и не больно-то немцы роднились с литовцами. Наших в этих краях было в ту пору раз-два и обчелся, и все батраки. А схлестнулись мы с Иоганном на покосе. Шел за мной по тропинке парень, я испугалась, девка же. После сказал: «На запах шел». Нюхал воздух, как зверь, и шел. Откуда, думал, нездешний запах? Духи, поди…