Ариадна Борисова - Змеев столб

Внизу в кипучих водоворотах бешено кружились листья, сдернутые побеги кустов и сбывшиеся желания жаждущих песков. Подвижные лозы изогнулись, сплелись и слились в лучезарный храм, со дня первотворения хранящий чудотворную формулу жизни. Могучая мужская стихия вторглась в растопленные недра, чтобы беспрепятственно владеть нежным садом, открывать вместе с ним золотые глубины, двигаться и жить в нем, отдалившись от земного притяжения. Горячие волны катились одна за другой, настигали друг друга, разгорались ярко и, воспламеняясь еще сильнее, вздымались к горним высотам.

– Люби меня, – задыхаясь в полуобморочном счастье, шептала ночь, – люби, люби, люби-и!..

В ответ бесконечно звучали три слова – фраза самая искренняя и самая лживая на земле из огромного множества сказанных и не высказанных на ней слов.

Клокотали, вскипали бурунами, устремлялись в луговые долы, сады и поля живые воды. Могучие валы взмывали выше, все выше, сквозь яблочную цель познания добра и зла, рождения и смерти. Последний вал подбросил двоих к ослепительной мишени вечного круга, где взрывается, обновляясь, вещество бытия.

Торжествующий крик прокатился по лесу: новорожденная женщина одновременно с мужем пережила вспышку запредельного блаженства. Он едва не задохнулся от ликования – предчувствие единства сбылось. Восхищенное эхо несколько секунд повторяло высокий крик Марии в лесу, а потом – до конца жизни в памяти Хаима.

Пар напоенных почв поднимался вверх легким туманцем. Ручей схлынул, воды уходили в землю, в корни, в песок. Густые грузные капли падали в обрыв из размягченного бумажного кулька, подхваченного извивом ветки, – сладко таял тонкий хворост из рисовой муки. Скомканный конверт, выпавший из нагрудного кармана рубашки, тоже остался лежать на краю обрыва.

Под утро предсказание Мудрого Захарии подхватил холодный осенний ветер, понес по лесу в куче листьев, развернул и прочитал. В послании было сказано: «Я с тобою, и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь» [36].

– Я видела во сне наши души еще до того, как стала твоей женой, – сказала она, потянувшись, и потерлась носом о шею мужа.

– Значит, у тебя вещие сны, – улыбнулся он.

Все четыре месяца замужней жизни Мария благодарила судьбу за счастье засыпать ночью на плече Хаима, заранее радуясь, что проснется на его плече с рассветом. Сколько бы в мире ни происходило странного и страшного, как бы ни менялся сам мир, – Хаим был рядом. Стоило оказаться в объятиях друг друга, и они перемещались туда, где рос никому, кроме них, неведомый сад. Там они вливались плоть в плоть и душа в душу так ровно и плотно, что все трещинки непонимания и зазоры обид понемногу заполнились веществом нежности, и не осталось ничего лишнего.

…«Вещие сны у тебя», – сказала когда-то маленькой Машеньке Митрохиной кормилица тетка Дарья. Только она не улыбалась.

– В начале лета я видела во сне сад, и ты принес мне яблоко.

– Вот мы и живем сейчас в «Счастливом саду», – засмеялся Хаим. – Но почему ты вспомнила?

– Сны почему-то перестали запоминаться…

Он поцеловал ее.

– Наверное, это хорошо, моя королева.

Хаим ушел на службу. Закрыв за ним дверь, Мария с тоской подумала, что работу в Клайпеде ей, пожалуй, никогда не найти. Она помогала мужу вести деловую переписку с зарубежными фирмами и надзорными комитетами по экспорту, два раза он приносил заказ на перевод, однако ничего стабильного в ближайшее время не предвиделось.

Обстановка в городе обострилась. Ходили слухи, что во все крупные учреждения внедрены шпионы рейха с целью выведать какие-то сведения. В местном сеймике набирали силу реакционные настроения. Правительство республики тоже погрязло в противоречиях и, не способное бороться с гитлеровским движением в автономном крае, бросило его на произвол судьбы.

В ноябре радиостанции мира сообщили о зверствах Хрустальной ночи [37]. Из-за того, что Америка и большинство европейских стран, несмотря на осуждение германских погромов, отказали евреям в приеме, потоки эмигрантов хлынули в Литву. Видя, какое к ним отношение в Клайпеде, беженцы здесь не задерживались.

Военное положение, с переменным успехом сохранявшееся в городе с двадцатых годов, сеймик неожиданно отменил. На декабрьских выборах в парламенте победили нацисты, около девяноста процентов голосов было отдано за список немецких партий. Город «германизировался» с чудовищной быстротой. Он, правда, всегда был типично прусским, несмотря на усилия Литвы придать ему свой национальный облик и внутренний статут.

Внешне в городе вроде бы ничего не изменилось. Над старинными бюргерскими домами, как сотни лет назад, кружились в воздушных потоках безразличные к политическим бурям крылья ветряных мельниц, работали верфи, мыловарни и железоделательные заводы. Кипучие пристани, пропитанные запахом рыбы и тузлуком соленых международных словечек, все так же паковали товар, занимались выгрузкой-погрузкой, швартовались и отдавали концы в береговой кухне.

Город трудился, отдыхал, спал, просыпался, учился и развлекался – жил, по-прежнему глядя невинными окнами в лица людей. Но вот лица стали другими. Одни недоумевали, не желая верить в угрожающие приметы, другие поддались холодному безумию, навеянному западным ветром.

Вслед за евреями из Клайпеды потянулись литовцы. Люди, пятнадцать лет назад считавшие удачей переселение сюда, чуяли приближение лиха. Однажды Мария обнаружила, что в соседнем продовольственном магазине, принадлежащем литовской семье, сменилась вывеска. Всегда приветливая продавщица на чей-то вопрос о товаре ответила, что не понимает по-литовски…

Перед сеансами в кинотеатрах показывали короткометражные документальные фильмы о перспективных преобразованиях в Германии, берлинских Олимпийских играх трехгодичной давности, крутили и знаменитый «Триумф воли» Лени Рифеншталь. Немецкие газеты в открытую печатали статьи о преимуществах расовой чистоты. Мальчишки-газетчики бесплатно раздавали всем желающим брошюры и книжки с антисемитской гитлеровской пропагандой. Листовки с соответствующими призывами «украсили» остановки и стены домов.

Знакомые при встрече отворачивались от Хаима – кто стыдливо и сочувствуя, кто – с открытой неприязнью. По улицам с песнями и барабанным боем маршировали отряды гитлерюгенда. Марию выводили из равновесия воинственные выкрики за окном. Она начала уговаривать мужа переехать.

Фирма, где он служил, не собиралась сворачиваться, напротив, расширялась и увеличила поставки в Германию. Начальство избавило Хаима от европейских командировок, но от него самого избавляться не собиралось. К переезду он стал склоняться лишь после того, как одна из клайпедских газет, захлебываясь восторженными отзывами, стала публиковать с продолжениями «Майн кампф». Хотя Хаим прекрасно знал о ненависти фюрера к евреям, ознакомление с прославленным текстом потрясло его до глубины души.