Ариадна Борисова - Змеев столб

Мария расстраивалась, что хозяйка их избегает. Хаим и сам это заметил. В последнее время фрау Клейнерц едва с ними здоровалась. А ведь совсем недавно так по-матерински заботилась о молодой семье Готлибов, страшно гордилась тем, что сыграла немалую роль в соединении влюбленных и радовалась их согласной жизни в «Счастливом саду». Старушка с удовольствием учила Марию домашним премудростям, угощала свежей выпечкой, любила по утрам выпить вместе с ней чашечку кофе…

Теперь жильцы не решались зайти в столовую, дверь которой прежде была гостеприимно распахнута для них.

– Она скоро нас выставит, – вздохнул Хаим и оказался прав.

Как только схлынули рождественские праздники, домовладелица остановила его на лестнице. Было видно, что она плакала, веки припухли, носик покраснел и напоминал чуть недозрелую ягоду клубники. Фрау Клейнерц не поднимала глаз.

– Мне нужно поговорить с вами, герр Готлиб… Видит бог, я хорошо к вам отношусь. Я считаю вас с женой порядочными людьми… Я привязалась к вам… и мне совестно… Мне стыдно, что приходится, но я вынуждена…

– Отказать нам в жилье? – помог Хаим.

– Да, – выдохнула она с облегчением. – У меня собственные взгляды на политику. Я не рассталась бы с вами, если бы не соседи… Они пригрозили мне погромом за то, что я сдала такую хорошую квартиру не своим! Ведь вы… не арийцы… Ваш отец – разумный человек, герр Готлиб, и вовремя увез семью в Каунас. Еще летом все у нас было спокойно, а сейчас народ зол, очень зол… Все евреи покинули Клайпеду. Вам тоже лучше уехать отсюда.

– Спасибо за совет, фрау Клейнерц, – поблагодарил он. – Через несколько дней мы уедем.

– Простите меня, герр Хаим, – жалобно пролепетала старушка, назвав его по имени, как раньше.

Хаим уже уведомил начальство о переезде, ему обещали подыскать вакансию на одном из каунасских предприятий общества. Осталось объяснить на работе обстоятельства непредвиденной спешки и открепиться в муниципалитете от клайпедского гражданства.

Квартиранты собрались.

Фрау Клейнерц перестала стесняться и, прощаясь, всхлипывала, как обиженная кем-то маленькая девочка. Хаим подозревал, что вот-вот последует заключительный просмотр дюреровской копии с изъявлениями горя, вполне, впрочем, искреннего.

Хозяйка сделала огромное усилие и заставила себя успокоиться.

– Фрау Мария, я знаю – вы будете возражать, но прошу принять мой подарок, он от чистого сердца.

С этими словами старушка вынула из кармана фартука бархатную коробочку и положила на ладонь Марии.

Открыв крышечку, Мария ахнула:

– Ни за что не возьму!

Внутри коробочки сверкал старинный золотой кулон в форме сердца, украшенный изумительной красоты янтарем – прозрачным, как хрусталь, а внутри в легком зеленоватом тумане ярко светились два сложенных ладонями семечка. Тонкая трещинка наверху между округлостями семечек напоминала черенок. Потрясающий природный рисунок напоминал яблоко.

Заламывая руки, фрау Клейнерц забормотала:

– Я вас очень, очень прошу! Я чувствую себя обязанной, ведь это мне было дано увидеть в вас избранных, это я свела вас! Я и Дюрер… Скажу честно: драгоценность принадлежала матери моего дорогого Йозефа, я хотела подарить его невестке… И раздумала! Я почти не знаю ее, а вас, фрау Мария, успела узнать хорошо… Яблоко – это ваш талисман… Чтобы янтарь не высох, не потерял вида, его нужно иногда опускать в воду на ночь… Я счастлива подарить вам кулон с яблоком. Мне он ни к чему. А вы, как посмотрите на него, так, может, вспомните о любящей вас… и подло выгнавшей вас фрау Клейнерц!..

Она высморкалась в белоснежный платочек.

– Напишите мне, когда устроитесь в Каунасе. Где бы вы ни оказались, обязательно пишите! А если политика вновь изменится к лучшему, приезжайте обратно. Мы со «Счастливым садом» станем ждать вас.

Мария оценила благородный порыв фрау Клейнерц и крепко ее обняла. Слезы тихо катились по круглым, морщинистым, как печеные яблочки, щекам старой женщины:

– Вот только чует мое сердце – дурное время пришло надолго, и до вашего возвращения я просто не доживу.

…Литовские крестьяне в вагоне, бойкая молодайка и угрюмый мужчина, везли продукты и корзину с курами. Окинув любопытным взглядом чемоданы новых пассажиров, молодайка сказала мужчине:

– Все люди уезжают, а мы?..

Она печально улыбнулась Марии:

– Нынче в наших краях на базаре никто не покупает у литовцев. Пруссакам надо, чтобы провизия была только ихняя, немецкая, поэтому приходится далеко на рынок ездить. Я своему говорю: все разъехались – и Василяускасы, и Пушинисы, на что Бернике голытьба голытьбой, и то… А этого с места не сдвинешь, у-у-у! – она ткнула молчаливого мужа в бок.

Мария переглянулась с Хаимом: оба подумали об Иоганне и Констанции. Как же теперь им приходится, немцу и литовке?

Поезд тронулся и, понемногу набрав ход, перегнал подростков в теплых куртках поверх коричневых униформ, колонной марширующих по перрону.

– Дойчланд, Дойчланд юбер аллес! [38]– донесся сквозь стук колес нестройный, но уверенный старый гимн.

Мимо окна проплыл трепещущий на ветру флаг со свастикой, плакат на углу со знакомым изречением: «Любовь к чистоте – черта арийской нации», сгорбленный пожилой литовец в парусиновом фартуке… Он с остервенением подметал перрон огромной метлой.

В Каунасе, столице контрастов – немыслимой роскоши одних и невероятной бедности других – мрачно цвела на полицейских корнях националистическая власть таутининков. Можно было выбрать город в Литве с более мягким политическим климатом, но Хаим не хотел бросать хорошую работу и к тому же надеялся на сближение с семьей. Конечно, не сразу, не на волне ситуации, а позже, когда матушка Гене под ненавязчивым напором сына и мужа сдаст свои бастионы. Благодаря связям и деньгам старого Ицхака семейная коалиция устроилась неплохо: открыли завод пиломатериалов, большой магазин и лавки, со временем планировали оборудовать мебельный цех.

Зная, что отец непременно начнет предлагать помощь, Хаим не стал сообщать ему о переезде. Начальство вошло в положение и дало неделю отпуска на обустройство. Остановились покуда в одной из гостиниц Старого города. Небольшой, обнятый рукавами двух рек, он, как и Старый город в Любеке, напоминал полуостров, да и архитектура вызывала в памяти Любек. Мария отметила, что улицы здесь прямее, чем в Старых городах Клайпеды и Вильно. Но времени любоваться памятниками зодчества и достопримечательностями не было – следовало поскорее найти жилье.

Ни одного объявления в газетах о сдаче квартир молодые Готлибы не обнаружили и решили начать поиск с Лайсвес-аллее.