Ариадна Борисова - Змеев столб

На службы Мария ходила в Благовещенский собор, великолепный, огромный, о пяти куполах с золочеными крестами, где находилась кафедра Литовского и Виленского иерарха, владыки Елевферия. По робости не успела познакомиться с женщинами из Мариинского общества, о котором говорила ей Людмила. Могла бы уже присматривать за малышами в приюте, подобно Миле, ухаживать за немощными в богадельне, корила себя и все откладывала.

Именно в храме на Марию снова нахлынул страх перед Железнодорожником, мешая душою отдаться молитве. Он был набожен, как и его сестра, несмотря на то что оставил жену и детей.

…В то памятное церковное воскресенье, встав в углу, откуда всех видно, она по привычке настороженно огляделась из-под надвинутого на лоб платка. Собралась поднять глаза на лик Господень… и дыхание перехватило: поблизости, в каких-то трех шагах, истово крестился крупный мужчина…

Железнодорожник! Он, он, его резко очерченный профиль, его красноватая кожа, изрытая рябиной оспин!

Не то что молиться, Мария была не в состоянии унять зашедшееся в страхе сердце. Отодвинулась тихо-тихо, притиснулась к стене и поползла по ней, чтобы не привлекать внимания, а как добралась до двери – выскочила, побежала домой, себя не помня… Боже, боже, прости!..

Не зная, за что взяться, что делать, металась по квартире до прихода Хаима, – он работал в воскресенье, оставляя свободной субботу. Несчастное сердце готово было взорваться не просто от страха, внушенного встречей, а от предчувствия непоправимой беды.

С тех пор она перестала посещать церковь, не отходила далеко от дома и вздрагивала, услышав чьи-нибудь тяжелые шаги у дверей на площадке. При муже притворялась безмятежной, ночами без него впадала в панику, маялась в бессоннице или жутких снах вроде этого кошмара с рыбой и набросившимся на Хаима существом… Молилась.

Бесконечный страх ее порядком измотал. Несколько раз порывалась сказать мужу, что видела в соборе несостоявшегося «жениха», который на самом деле никогда им не был, но не решалась. Останавливал все тот же злополучный сон, крепко запавшее в душу желание мужа убить призрака, а в том, что призрак сам захочет убить его, она не сомневалась.

Нет, она ничего не могла сказать Хаиму.

Нет, он ничего не мог сказать Марии.

Как во время отчаянного безденежья признаться жене, что фирма уволила его сразу же в день взятия под стражу?.. Словно в издевку, денежный оборот приостановился из-за забастовок, и почти весь расчет Хаим получил копчеными курами.

Если торговым агентом он когда-то считался удачливым, то продавцом оказался никудышным. Город, впрочем, был завален отказным экспортом комбината «Продовольствие». Жены рабочих и даже служащих компании с утра до вечера простаивали на рынках, стремясь превратить горы битой птицы в горстки живых денег.

Кое-как сбыв за бесценок два куриных мешка, Хаим больше не стал и пытаться. Два дня он безуспешно искал работу и в результате подрядился на вокзал грузчиком.

Неумеху интеллигента напарники невзлюбили. Сила и сноровка у него имелись, но недоставало привычки к физическому труду, к грузчицкому ремеслу, как выяснилось, весьма специфическому при всей кажущейся простоте. Он все делал не так – ставил багаж неправильно, брал вес без расчета, перестраивался, ронял, – спасибо, что не напарнику на ноги. Возвращался домой совершенно разбитый, хлебал суп из надоевших до стона копченостей и не думал уже о кошерной пище. Вообще ни о чем не думал. Перед глазами качались подъемные краны, коробки, ящики, бочки…

Лишь после молитвы он будто набирался нового упрямства терпеть и завтра тяжесть, пот, грязь, брань и злобные косые взгляды. Проваливаясь в сон, успевал подумать: «Заработаю денег и опять день-два похожу по городу, вдруг да удастся поступить куда-нибудь бухгалтером. Тогда и расскажу Марии, как ворочал бочки и ящики».

Все горести отступали перед ночным счастьем обнимать жену. Свою солнечную женщину. Спать с ней.

В бригаде его сначала ругали, потом перестали замечать. К концу недели загрузки леса, натаскавшись до одури бревен, Хаим вроде бы наловчился. Платили понедельно, и, получив жалованье, он пришел в негодование. Если сложить зарплату, месячный заработок не покроет и трети домашних расходов! А ведь обещали совсем другое…

Хаим отправился к начальству. Там ответили с максимальной учтивостью:

– Обещали, когда поднатореете, пока же вами недовольны. Не нравится работа, так никто вас тут не держит.

Во вторник он уговорил бригадира отпустить его до обеда и, едва не забыв снять фартук, помчался по предприятиям и учреждениям. Потом успокаивал себя: «Еще недельку терпения – и в следующий понедельник обязательно повезет. Главное – документы взять и переодеться»…

Вечером, автоматически переставляя ноги и шатаясь от смертельного изнеможения, плелся домой. Усталость обладает замечательным свойством отводить горестные мысли. Тело гудит и ноет, а в голове пустота.

Когда Хаим проходил мимо ресторана «Оранж», через распахнувшуюся дверь до него донеслись звуки канцонетты из моцартовского «Дон Жуана».

Вышибала в апельсиновой ливрее задумчиво помешкал и посторонился. Сомнительный субъект с лицом уставшего от земных дел покойника, судя по одеянию явно не клиент, безотчетно вошел в ресторан. Покачивался странный посетитель так же, как пьяный певец на маленькой эстраде.

Душа Хаима горюче плавилась и страдала. Он хорошо знал эту баритональную партию. Певец немилосердно фальшивил. Словно тупой нож кромсал слух, и Хаим не выдержал. Как бы сильно он ни устал и как бы давно ни пел, – в камере последний раз, – чистый голос его прорезал продымленный ресторанный воздух ярким лучом.

В зале смолкли разговоры, стихли перестук вилок и звон бокалов. Он пел просто потому, что иначе не мог. Когда канцонетта закончилась, зал поднялся в едином порыве. Аплодировали все, даже пьяный певец.

От оваций и крика Хаим будто очнулся. Неловко поклонившись, собрался уйти, но вышибала задержал на пороге:

– Грузчик? – поинтересовался он, выказывая удивительную для его рода деятельности проницательность, и, не дожидаясь ответа, без обиняков предложил: – Я буду платить вам больше. Намного больше.

– Вам нужен грузчик? – спросил Хаим тупо.

Голова еще плохо соображала, но представила, как он складывает у дороги в поленницу невменяемых клиентов, выкинутых вышибалой из ресторана.

– В каком-то смысле – да, – засмеялся тот. – Нужен сильный человек, способный нести груз песен вечер и ночь. Вы вполне нам подходите. Как ваше сценическое имя?

– Хаим Готлиб.

– Я говорю о сценическом, – терпеливо повторил охранник. – Увидев вас, я подумал: вот пришел Мордехай. Зачем он пришел? Потом понял зачем. – Он помедлил, о чем-то размышляя. – Так-так… Значит, Хаим… Хорошо! Вы будете называться Мордехаимом.