Ариадна Борисова - Змеев столб

Потаенное ожидание возвращения блудного сына не то чтобы перегорело, – нет, усохло слезами, отвердело, как камень, и спряталось вместе с болью глубоко в сердце. Она решила изгнать мысли о нем до неопределенных времен… Бесполезно разговаривать со старым Ицхаком, таким же бесстыдником, как Хаим.

Она нашла дочь в комнате отца, где они вдвоем слушали музыку у ненавистного приемника. Игнорируя вопросительный взгляд мужа, матушка Гене сказала убийственно спокойным голосом:

– Сара, если ты еще раз пойдешь к кабацкому певцу и его «самоварщице», я тебя прокляну.

Маленьким рестораном, точнее, кабаком, владел некий П. Я., которого никто никогда не видел. Управляющим был блестящий русский человек по фамилии Сенькин. Блестящий в буквальном смысле, с головы до ног: в щедрой улыбке в обоих углах рта вспыхивали золотые фиксы, из-под оранжевой ливреи на рукавах сверкали запонки с фальшивыми бриллиантами, и все это великолепие отражалось, сияя, в лакированных ботинках. Блестящий костюм Сенькина, тем не менее, необычайно шел ему.

Осведомленный народ злословил, что хозяин на самом деле и есть Сенькин, а мифический П. Я. придуман им для красоты. Сенькину просто нравилось обставлять все по-особенному. Хозяйством он управлял с выдающимся администраторским рвением: следил за заполнением кладовых и винного погребка, лично выбирал работников и составлял меню, знал, сколько продуктов ворует главный повар и сколько остатков вторых блюд уносят в бидончиках посудомойки, курировал здешних шлюх, а также был единственным официальным вышибалой. Сенькин владел рестораном «Оранж», как миром, который сам создал, сам выпестовал, а теперь сам его и обслуживал. Он этим миром жил.

Заведение пользовалось успехом у спивающихся художников и поэтов, младших офицеров, начинающих дельцов, приказчиков и служащих, утомленных домашним бытом. В глубинах ресторана скрывался небольшой зал с рулеткой – для «своих». Здесь у Сенькина работали надежные крупье. По субботам, в выходные дни Хаима, главный зал закупали состоятельные лавочники предместий для проведения торжеств, – Сенькин, знаток цветистых речей и тостов, не гнушался ролью тамады.

В сизой мгле табачного дыма разыгрывались страстные словесные баталии, декламировались стихи и решались торговые дела. Происходили, разумеется, и драки, но реже, чем в других кабаках. Дебоширы обходились без поножовщины и битья окон, поскольку официантами у Сенькина служили двое вышедших в тираж братьев-боксеров, бывший мясник и могучий конюший разорившегося владельца конного завода. Официанты, облаченные, как управляющий, в оранжевые ливреи, фланировали в проходах между столиками.

Маленькую сцену украшал рояль марки «C. Bechstein» – предмет неувядающей гордости Сенькина. Оркестр состоял из саксофона, скрипки, флейты и виртуоза по прозванию Мефистофлюс, пьяницы с лицом и фигурой стареющего подростка. Столовался Мефистофлюс тут же, а позже Хаим узнал, что он и живет в подсобке, где уборщицы держат швабры и ведра.

На редкость ленивый человек и на удивление талантливый музыкант, Мефистофлюс играл решительно на всех инструментах. Однажды, чувствуя вину за трехдневный запой и не допущенный Сенькиным к сцене, он проверил в кухне на звук кастрюли со сковородами и сыграл на них канкан Оффенбаха. Потом «канкан на кастрюлях» стал одним из любимых номеров публики.

Особенно мастерски Мефистофлюс играл, будучи «в тонусе». Управляющий безуспешно пытался нормировать градус «тонуса», но Мефистофлюс столь искусно научился прятать чекушку во внутренностях нежно лелеемого Сенькиным рояля, что тот не мог ее найти, а когда находил, было поздно. Сенькин приходил в ярость и кричал, что содержит никудышного лодыря и пропойцу исключительно из врожденных меценатских чувств.

Когда Мефистофлюс напивался до положения риз, управляющий позволял кому-нибудь из завсегдатаев прочитать на эстраде новую поэму или спеть. В один из таких дней Хаим и зашел сюда впервые.

Примирение виртуоза с «меценатом» происходило не без артистизма. Посреди какого-нибудь номера чахнущий в жестоком похмелье Мефистофлюс бесцеремонно отбирал инструмент у саксофониста и разражался мелодичной руганью – «пускал Сенькина по матушке», говорили музыканты. Брань в звуках саксофона слышали все, и зал надрывался от хохота.

Сердитый управляющий мчался к эстраде, поддерживая поднос с полной коньячной рюмкой – больше Мефистофлюсу для поправки организма не полагалось. Опорожнив крохотный сосуд, виртуоз с оскорбленным видом ставил рюмку на поднос и опять воспроизводил на саксофоне музыкальные базарные фразы. Сенькин чертыхался громче, но без мата, щадя уши барышень, изредка завлекаемых в ресторан офицерами.

Своеобразный дуэт доставлял слушателям массу сомнительного эстетического удовольствия, потому что пересохшая глотка Мефистофлюса, как бы ни пекся об его трезвости Сенькин, требовала увлажнения через каждые три минуты. В финале маленького спектакля актеры неизменно распивали бутылку и обнимались.

Впоследствии Хаим выяснил, что Мефистофлюс, хотя и вправду патологически ленив, вовсе не беспробудный выпивоха, а представление настоящее и вполне серьезно репетируется в новых трактовках.

Хаим сразу и органично влился в веселую атмосферу по-своему уникального полукабака-полутеатра. Он привык к неприятному поначалу прозвищу Мордехаим, данному ему оригиналом Сенькиным, и к концу ресторанной недели откликался на «сценическое имя» уже спокойно.

Когда-то Хаим говорил Саре, что станет универсальным певцом, и стал им. Почти. Он мягко нажимал на басы, стараясь добиться густоты звука, осторожно вытягивал теноровую высоту, и в моменты, когда тесситура была выше возможностей, помогал себе экспрессией аккомпанемента, сам подыгрывая на рояле. В репертуар вошли песни литовские, «западные», русские из тех, что нравились публике – танго Строка «Ах, эти черные глаза», романсы Чайковского, ноктюрны Вертинского. А отдыхал Хаим в своем баритональном диапазоне, в вольном регистре песни «О, лебедь мой» из вагнеровского «Лоэнгрина» или русской народной «Степь да степь кругом», которую разучил дома с Марией…

– Давай, Мордехаим! – кричали подгулявшие офицеры, танцуя с проститутками под его вальсы и танго.

– Жарь, Мефистофлюс! – орали они, лихо отплясывая «Цыганочку» и «Хаву нэгилу»…

Спеша домой, Хаим прятал в карман старого служебного костюма концертный галстук-бабочку. Недовольный облачением артиста, Сенькин предлагал заказать фрак, все его музыканты ходили во фраках. Хаим отказывался – как бы он объяснил неожиданную покупку Марии?

Чем дальше, тем глубже он погружался в пучину обмана. Иногда чудилось, что Мария все знает, сердится и ждет, когда он наконец наберется смелости сказать, где и кем работает. Хаим в отчаянии думал: почему при безусловном, казалось бы, согласии между ними, он всегда что-то скрывает и лжет? Что это – проверка на стойкость или на подлость? А ведь ему хотелось быть абсолютно искренним с женщиной, любимой больше жизни. Он зарабатывал здесь деньги из-за нее, для нее. Каждую лирическую песню он про себя посвящал жене.