Ариадна Борисова - Змеев столб

Песенку Мориса Шевалье «Что бы со мной стало, если б я превратился в девицу» Хаим терпеть не мог, но она, по общему мнению, украшала репертуар.

– Я бы недолго оставался девицей, – пел Хаим отчаянно тяготясь ролью, и под талантливыми пальцами Мефистофлюса взвизгивали от смеха клавиши. Публика тоже веселилась, хотя вряд ли кто-то в зале понимал по-французски. Хохот вызывали неуклюжие усилия Хаима передать женское кокетство – это был тот случай, когда искреннее смущение и несовершенство актерского мастерства оборачиваются обаятельной театральной находкой.

Он в очередной раз не сумел сыграть жеманную девицу. Но не столько привычный конфуз из-за глупого шансона, сколько смутная тревога, неосознанное чувство чьего-то нежеланного присутствия овладело им. Он огляделся и сквозь слои лилового табачного дыма едва различил женщину, стоящую у входа. Песня прервалась на полуслове – шансонье подавился дымом.

Хаим задыхался. Весь воздух в зале, казалось ему, съела лиловая полумгла. Обеспокоенный Сенькин поднялся на эстраду со стаканом воды.

– Жена твоя пришла, – шепнул он.

Хаиму хотелось провалиться сквозь землю. Мария продолжала стоять, не шевелясь, и управляющий поспешил к ней. Он церемонно поцеловал даме руку, усадил на свободное место неподалеку от эстрады и принес шампанского с фруктами… Воздух в зале гудел, слышались звон бокалов, хлопанье пробок, темпераментный Сенькин метался между столиками.

– Что будешь петь? – спросил Мефистофлюс.

– «Спустись на землю, ночь любви», – прохрипел Хаим.

Виртуоз усомнился:

– Таким голосом?

– Играй.

Хаим пел отрывок из дуэта Тристана и Изольды и, не отрываясь, смотрел на жену. Умница Мефистофлюс играл пианиссимо, а где-то подпускал фоном вокализ, изображая слабым дискантом меццо-сопрано.

Потом Хаим и Мария молча сидели за столиком. Женщина-вамп Стефания устроилась так, чтобы видеть жену певца в зеркале. А они смотрели друг на друга так, словно были одни.

– Мой бедный богач. – Мария накрыла ладонью его руку.

– Меня уволили из «Продовольствия», – пробормотал Хаим. – Давно.

– Я поняла, когда.

Они снова помолчали.

– Хаим, я тоже скрывала от тебя то… в чем сейчас признаюсь.

Пока Мария рассказывала ему о своем страхе перед Железнодорожником, лицо мужа медленно наливалось кровью.

– Дай мне слово, что не будешь его искать, – заторопилась она в конце исповеди, – иначе я не смогу спокойно жить.

– Ладно, – помешкав, произнес он угрюмо. – А ты постарайся не вспоминать этого Железнодорожника.

Мария вздохнула, впервые свободно после многих дней подавленности и смятения. Страх отпустил ее.

– Кто сказал тебе, что я здесь пою?

– Сара. Девочка прибежала сегодня на минуту сама не своя. Прокричала с порога, где ты работаешь и что она больше не придет к нам. Ей запретили.

– Матушка Гене знает! – простонал Хаим.

Началось неспешное танго.

– Потанцуем? – спросила Мария.

В зале все понимали, что музыканты играют для двоих.

– Я вначале тебя не узнала. Ты был очень смешной.

– Дурацкий шансон, – поморщился Хаим.

Прикусив губу, Мария не выдержала и прыснула:

– «…если б я превратился в девицу…»

Они так смеялись, что едва удержались на ногах. Заглядевшись на них, официант уронил поднос с бокалами. Звон разбитого стекла совпал с заключительным аккордом музыки.

– К счастью! – завопил Сенькин, вспыхивая в дыму золотом фикс и бриллиантами запонок.

Отсчитывая месяцы назад, матушка Гене вспоминала: сердце у старого Ицхака впервые прихватило в сентябре, когда Сара и внуки начали учиться в частной еврейской гимназии, открывшейся в Старом городе. Но, конечно, не это важное для семьи событие так взволновало мужа, что едва не довело до инфаркта.

Матушка Гене всегда вела с домашними грызунами – мышами и крысами – беспощадную борьбу, поэтому незримые электрические крысы-волны, обитающие в радиоприемнике, очень ее нервировали. Проскальзывая сквозь атмосферные помехи, они трещали, шипели и пищали в бывшей гостевой комнате каждый вечер. Старый Ицхак, больной и растерянный, почти перестал слушать музыку. Он бесконечно ловил голоса радиостанций мира, и они медленно затягивали его в мерклое болото страха. Матушка Гене знала, о чем нашептывают мужу вкрадчивые голоса: о неумолчном лязге оружия, бомбовых раскатах и зареве над польскими городами.

Старый Ицхак не питал особой любви к полякам, но весть о капитуляции Варшавы вызвала у него сердечный приступ. Он пролежал все сентябрьские дни, пока Германия и Советский Союз кромсали Польшу по живому. Вильнюс перешел при дележе второй стороне, и чуть погодя СССР передал Литве ее древнюю столицу. Польско-литовская демаркационная линия стерлась, народ ликовал. Руководство Москвы торжественно подписало с Каунасом договор о взаимопомощи при условии дислокации Красной армии на литовской земле.

Ночами старый Ицхак резко вскрикивал во сне. Матушка Гене просыпалась и, стоя у двери, долго вслушивалась в тяжелый храп, перемежаемый вздохами и бессознательным говором. В нем ей чудились все те же крысиные голоса, поселившиеся в муже и душащие его горло. Перебивая друг друга, они беспрерывно несли на мерцающих хвостах мировую боль и скорбь.

Каждый вечер матушка поила старого Ицхака чаем с успокаивающим зверобоем, давала прописанные доктором таблетки белладонны для лучшего сна, – ничего не помогало. Тогда она своей волей стерла никому не видимую демаркационную линию между собою и мужем и забрала его обратно в супружескую спальню. Он покорно перебрался на прежнее место, но слушать трансляции не прекратил.

В марте кончилась советско-финская война. Эфирные тучи зловеще сгущались в комнате, в недобрый час определенной матушкой для гостей в надежде на возвращение сына. Она ломала голову, чем бы отвлечь от радиопередач старого Ицхака. Может, действуя нахрапом, попросту разбить все приемники?.. Ах, с каким бы наслаждением она расколотила молотком этих паразитов, грызущих его сердце! Да что толку. Муж купит новый приемник, а ей не простит.

Весной пошли новости одна жутче другой: вермахт захватил Данию и Норвегию… ворвался в Голландию… Бельгию… Люксембург… Гитлер успел покорить половину Европы и повернул руку в «зиг хайле» к востоку. Семейство Готлибов угодило в западню: на западе бушевала война, восток закрылся непроницаемой стеной. Мечта о переезде в нейтральную Швейцарию отодвинулась на неопределенный срок. В темной неизвестности затаился зверь, и никто не смог бы сказать, когда и на кого он прыгнет.

Каунасские националисты лелеяли надежды с помощью фюрера возродить былую славу республики; основная часть граждан не сомневалась, что Германия снесет барьерную Литву с лица земли, растопчет ее гусеницами танков, прокладывая дорогу к Советскому Союзу. Город жил в тревоге. К счастью, Москва заключила с Берлином пакт о ненападении. Красная армия заполонила почти всю Балтию, и грозные слухи понемногу затихли.