Пенни Винченци - Наперекор судьбе

– Иди ко мне, – тихо позвал он, однако Иззи продолжала стоять на прежнем месте. – Я сказал, иди ко мне.

Эти слова звучали не как сердитый приказ, а как просьба.

Иззи сделала шаг, потом другой, в любой момент ожидая, что отец потеряет терпение и уйдет. Но он продолжал стоять с протянутой рукой.

Иззи показалось, что прошло очень много времени. Она подошла к отцу так близко, как только смогла, и вложила руку в его ладонь. Отцовская рука была очень теплой. Теплой и сильной. Иззи только сейчас вспомнила, что никогда не брала отца за руку и вообще не прикасалась к нему. Он очень осторожно сжал ее ладонь в своей и застыл, молча глядя на их руки, будто это было чем-то необычным. Потом он взглянул в глаза дочери, словно надеялся, что она сумеет понять.

– Я… сожалею, – произнес он каким-то не своим, странным, тихим голосом. Казалось, он потрясен до глубины души. – Я очень, очень сожалею, Изабелла.

Иззи стояла молча, боясь шевельнуться, не зная, откуда ей известно, что сейчас лучше ничего не говорить, иначе сказанное может оказаться неуместным и даже опасным. Последовала новая долгая пауза. Потом отец попытался улыбнуться, хотя у него это плохо получилось.

– Тебе здесь хорошо? Все время с Китом, правда?

– Да, папа. Спасибо. Мне здесь очень хорошо.

– Рад слышать. А то я боялся, что ты будешь здесь скучать.

Он опять, как и тогда, в кабинете, смотрел куда-то сквозь нее, в какое-то странное место, но продолжал держать ее руку.

– Мне жаль, – снова произнес он.

– Папа, все хорошо.

– Пойдем-ка обратно, – уже другим, более привычным голосом сказал он. – Билли тебя заждался. Негоже заставлять его ждать. Идем.

Он выпустил ее руку, повернулся и пошел. Иззи поспешила за ним, но через несколько шагов отец снова остановился.

– Вряд ли ты поймешь, но в ту ночь ты сказала еще кое-что. О времени. Помнишь?

– Нет, наверное.

– Ты сказала, что умеешь узнавать время только наполовину. Я подумал: эти слова могут стать названием довольно интересной книги. Половина времени. Как ты думаешь?

– Полагаю, что так. Да.

Она ничего не полагала.

– Но если тебе не нравится, я не стану так называть свою новую книгу, – прежним сердитым тоном заявил отец.

Иззи испугалась:

– Нет, мне нравится. Обязательно назови ее так.

– Договорились. Теперь поспешим к дому.

Как и в прошлый раз, он перелез через изгородь. Иззи тоже собиралась повторить свой маневр, но отец протянул к ней руки, поднял вверх, перенес через изгородь, потом поставил на землю и снова подал ей руку. Он робко улыбнулся, и Иззи тоже ему улыбнулась.

Они уже подходили к дому, когда отец вдруг сказал ей:

– Если хочешь, осенью я приду в твою школу и побеседую с ребятами.

– Папа, это совсем не надо делать. Если ты не хочешь, если это отнимает у тебя время…

– Я должен это сделать, – произнес он и очень тяжело вздохнул. – Думаю, уж это ты заслужила.

Бедняжка Адель. Сегодня… да, сегодня с нею проделали эту жуткую штуку. Как страшно и жестоко, что она должна проходить через этот ад одна. Тяжелое решение, но правильное, учитывая то, как гадко повел себя Люк, узнав о ее беременности. Адель такая чувствительная, такая впечатлительная. Конечно, его слова и поведение ее просто подкосили.

Венеция вздохнула. Им обеим сейчас очень плохо. Обе они несчастные. Что удивительно – даже через эту полосу они проходят вместе. Венеция до сих пор не оправилась от своей трагедии. Временами она впадала в отчаяние. Ей было очень одиноко. Их старая верная Нэнни и вторая нянька забрали детей во Фринтон, думая, что одной ей будет легче успокоиться и прийти в себя. Ничего подобного. Венеции казалось, что эхо в большом, опустевшем доме отражает не звук ее шагов, а ее страдания. Она не знала, куда себя деть. Бродила по Лондону, что-то покупала, потом возвращалась домой, чувствуя себя еще более одинокой. Всякий раз, проходя мимо зеркала, она видела свое бледное, изможденное лицо, волосы, потерявшие блеск, темные круги под глазами. Разве кто-нибудь посмотрит на такую женщину? Кому она теперь нужна? И какое будущее ее ждет?

Завтра, в крайнем случае послезавтра Адель вернется, и тогда они снова будут заботиться друг о друге, помогать друг другу вылезти из ямы страданий к свету и счастью.

Адели в чем-то проще. Она хотя бы сможет все начать сначала.

Но ведь она действительно любила Люка. Сильно любила. Даже очень сильно. Это не было глупой девчоночьей любовью, не было обыкновенным сексуальным влечением или романом с женатым мужчиной, который она завела от скуки. Это была настоящая любовь. Венеция знала это без всяких подтверждений и доказательств. Ее сестра любила этого француза сильно, искренне и совершенно бескорыстно. Избавляясь от ребенка, она вырывала часть себя. Какой ужас. Может, Адели не нужно было ехать в эту чертову клинику? Может, она должна была попытаться разубедить сестру?

Зазвонил телефон. Он звонил и звонил. Кто бы это мог быть? Все разъехались. Мать, наверное. Опять будет звать на ужин. Селия постоянно звала ее на ужин, а она постоянно отказывалась. Венеции сейчас было тяжело находиться рядом с матерью, хотя та и оказывала ей всяческую поддержку. Она прекрасно знала, что́ услышит от матери. Селия не раз говорила, что, по ее мнению, Венеция и сама отчасти виновата в случившемся. Возможно, мать и права. Наверное, виновата. Но согласиться с этим сейчас – такое было выше ее сил.

– Миссис Уорвик, вас к телефону. Вам звонит мисс Литтон. Из Парижа.

Из Парижа? Почему Адель занесло в Париж? Она же сейчас должна быть в Швейцарии.

– Венеция? Это я. Слушай, в Лондон я не вернусь. Незачем. Люк – он просто чудо, и я… мы… мы оставляем нашего ребенка.

– Не упрямься, mignonne [49] . Съешь еще рыбки. Мы должны сделать тебя сильной, чтобы ты выполнила великую миссию, которую на себя взяла.

– Какую великую миссию? – со смехом спросила Адель, отворачиваясь от вилки с куском рыбы. – Нет, Люк, спасибо. В меня уже не влезает. Чем больше я ем, тем больше меня тошнит.

– Какую миссию? Выносить и родить моего сына.

– Это может оказаться и твоя дочь. И потом, ребенок не только твой.

– Нет, у нас обязательно родится сын. Я это чувствую. А моя бабушка говорит: даже если тебя тошнит, есть все равно надо. Я закажу тебе небольшую порцию крем-карамели: сплошное молоко и яйца.

– Люк, ты что, уже рассказал своей бабушке?

– Разумеется. Я ей все рассказываю.

– И как она отнеслась?

– Она обрадовалась.

– Она не могла обрадоваться. Ты совершил смертный грех или то, что у иудеев считается равнозначным смертному греху.

– С точки зрения моей бабушки, я просто не могу совершать грехи. И потом, моя жена ей никогда не нравилась. Она считает, что ты подходишь мне гораздо больше. Ты обязательно должна с нею познакомиться. Она тебя полюбит.