Пенни Винченци - Наперекор судьбе

– Вот и я сегодня иногда вела себя как все роженицы, – усмехнувшись, сказала Венеция.

– Пару разу – это точно, – согласилась Селия и посмотрела на младенца. – А ведь похож на Боя, – сказала она.

– Да. Я тоже так думаю.

– И когда ты собираешься ему сообщить? Я имею в виду Боя.

– Мама, не знаю. Возможно, никогда. Давай сейчас об этом не думать.

– Хорошо. Торопиться некуда, – сказала Селия, к которой вернулась ее всегдашняя рассудительность.

Только утром, когда рассвело, стали видны масштабы разрушений в Сити. Многие пожары еще продолжали полыхать. Возможности потушить их не было по одной простой причине: не хватало воды. Уровень воды в Темзе был очень низок, и это не позволяло пожарным катерам маневрировать вблизи пожарищ. Не было возможности и закачивать воду непосредственно из Темзы и подавать на большие расстояния по пожарным рукавам. Маломощные насосы пожарных катеров с этим не справились бы, а водопроводная сеть в Сити была почти целиком выведена из строя. Пожарным оставалось лишь ждать, когда пожары погаснут сами… Другой причиной была нехватка самих пожарных. Когда на Сити стали падать бомбы, местным пожарным не оставалось ничего иного, как через систему подвалов и подземелий выбираться из этого ада.

Собор Святого Павла выстоял и теперь молчаливо высился среди руин. В него попало двадцать восемь зажигательных бомб. Одна даже застряла во внешней оболочке купола и начала было плавить свинцовые конструкции, но потом вдруг упала на парапет и потухла. Главное – собор уцелел.

Уцелело также здание Английского банка, здание центральной телефонной станции – «Дом Фарадея» – и здание, в подвале которого находилось убежище для членов правительства. В какой-то момент огонь подступил к нему настолько близко, что армейские части, охранявшие здание, уже собирались взорвать несколько примыкающих домов, чтобы не допустить возгорания. К счастью, этого не потребовалось.

Разрушенные дома исчислялись десятками и даже сотнями. Налет разрушил восемь церквей, спроектированных Кристофером Реном. Сильно пострадала Лондонская ратуша, а работоспособность Лондонского порта снизилась до четверти прежней мощности. Патерностер-роу представляла собой груду почерневших, дымящихся развалин.

– Оливер, там больше ничего нет, – тихо сказала Селия, беря его за руку. – Мне очень жаль.

Он знал о бомбежках и пожарах в Сити и не строил иллюзий. И все же слова жены шокировали Оливера.

– Ты видела своими глазами? – спросил он.

– Нет. Я пыталась. Но полиция полностью оцепила то место. Зато я встретила Хьюберта Уилсона. Помнишь его?

– Из книжного магазина в Сити?

– Да. Уж не знаю, как ему удалось пробраться за кордон. Но Хьюберт там побывал. Он сказал мне, что разрушения просто чудовищны. Затмевают любые страшные фантазии. Уничтожено не только наше здание. Где – груды развалин, где – почерневшие стены. Кругом воронки. «Лонгман», «Нельсон», «Хатчинсон», «Коллинз», «Эйре-энд-Споттисвуд». Список неимоверно длинный. Вместо Патерностер-роу – сплошные руины. Он сказал, что уцелел лишь один из стоячих почтовых ящиков, но и тот валялся в воронке.

– Получается, даже подвалы разворотило?

– Да. Крепость дедушки Эдгара не выстояла… Прости.

– Значит… мы потеряли… все.

– Боюсь, что так. Возможно, сейф и уцелел. Это мы узнаем лишь через несколько дней. Сейчас там как после извержения вулкана. Кое-где огонь еще не погас. Пока все это остынет.

– Понимаю.

Оливер умолк. Гибель дома «Литтонс» не укладывалась у него в голове. Ему до сих пор не верилось, что нет больше здания, которое столько долгих лет было центром их жизни. Селия видела, как менялось лицо Оливера. Трагическое известие, словно яд, проникало ему в сознание и душу. Это было его личной трагедией. Дом «Литтонс» во многом определял и лепил его жизнь. Красивое здание, купленное еще старым Эдгаром, сумевшим превратить его в настоящую сокровищницу, а потом передать сыну. Все воспоминания Оливера, да и ее тоже, были связаны с этим домом. Его первые попытки утвердиться, первые победы. Ее собственный приход в издательство. Каждый из них вспоминал свой кабинет, открытия и сражения, дни ликования и скорби. Этих кабинетов больше нет, как нет величественной входной двери, уютного вестибюля, изящной лестницы. Нет и драгоценной библиотеки, где были собраны все книги, выпущенные издательством. Погибло уникальное собрание ранних изданий с бесподобными иллюстрациями и добротными, прочными переплетами… Нет ничего прочного. Все уничтожено руками хищных безумцев, выполнявших приказ своего верховного безумца.

Оливер вздохнул. Вздох был тяжелый, отчаянный, словно он задыхался. Селия видела, что его глаза полны слез. Потом он заговорил, очень медленно, но его голос с каждым словом становился все сильнее.

– Не такая уж это страшная потеря, – сказал Оливер. – Ведь вчера я мог потерять вас двоих… точнее, троих.

Хорошие и плохие дни различались для Адели только тем, что в хороший день она выглядела так, словно чем-то серьезно больна, а в плохой производила вид неизлечимо больной.

От смелой, уверенной женщины, какой она была после бегства из Франции, не осталось и следа. Отрешенная, погруженная в свои мысли, сейчас она напоминала призрака, бродящего по Эшингему весь день и половину ночи. Призрака с огромными, вечно испуганными глазами на бледном лице. Она часто плакала, почти ничего не ела и практически ничего не делала. Она не читала, говорила лишь тогда, когда к ней обращались. Если ее просили помочь по дому, она помогала, но ее движения были заторможенными и безжизненными. В такие моменты она напоминала ребенка, чье послушание воспитано страхом наказания.

Даже ее забота о собственных детях претерпела изменения. Адель не стала относиться к ним холоднее или равнодушнее. Но теперь ее нежность и забота сопровождались постоянно возраставшим чувством беспокойства. Если кто-то из детей хотя бы на пять минут исчезал из ее поля зрения, Адель необычайно расстраивалась. Заливаясь слезами, она начинала кричать, громко звала беглеца и не желала ничего слушать. Прогуляться с детьми по террасе или перед домом теперь можно было только с ее разрешения, но и оно не уберегало от вспышек материнского гнева.

– Они должны быть со мной! – кричала Адель. Одной рукой она судорожно хватала Нони, а другой прижимала к себе Лукаса, словно малышу отовсюду грозила опасность. – Нечего разлучать их со мной!

Попытки напомнить ей о ее же разрешении вызывали лишь новые упреки и служили новым поводом для слез.

У Адели был полный упадок физических и душевных сил. Изможденность и утомление стали ее постоянными спутниками. Утром она с огромным трудом вставала. Одевшись сама и одев детей, она тут же падала на диван от усталости и лежала не менее получаса. Покормив детей обедом, Адель снова была вынуждена прилечь, а короткие прогулки с детьми выматывали ее до крайности. Эти прогулки были их единственными визитами во внешний мир.