Пенни Винченци - Наперекор судьбе

Лукас тоже загорел и заметно окреп. Он почти все время проводил в конюшне с Билли. Малыш любил сидеть на дворе возле кормушки и разглядывать лошадей. Билли доверял ему размешивать корм. Джоан сумела отыскать совсем маленькую метелку, после чего Лукас помогал убирать в стойлах. У лошадей тоже кончилась вольготная жизнь. Дефицит бензина заставил вспомнить о конской тяге. Лошадей запрягали в плуги. Лукас любил семенить на своих коротких ножках за плугом Билли, который тащили два тяжеловоза.

У Адели и детей появился наивный, но милый ритуал: вечером, перед сном, они смотрели в окно и посылали отцу свою любовь. Потом она укладывала их спать и удивлялась себе. Она была счастлива. Адель окончательно уверилась, что поступила правильно, увезя детей в Англию. Так было лучше для всех.

В один из вечеров середины лета Барти и Джон отправились в театр посмотреть американскую комедию «Мышьяк и старые кружева». Джон предупредил, что пьеса будет показана в сокращенном варианте, а после спектакля предложил где-нибудь поужинать.

Барти очень хотелось посмотреть пьесу и потом посидеть с ним в каком-нибудь уютном месте. И в то же время ее снедало беспокойство. Джон собирался поговорить с ней. Она догадывалась, о чем именно. Зная, что ему скоро предстоит покинуть Лондон, он хотел заручиться ее обещанием. Барти пока не приняла решения, но ощущала себя в долгу перед этим человеком. Ей хотелось думать, что ее решение будет правильным.

Пьеса оказалась лучше, чем они ожидали, а ужин в ресторанчике – довольно вкусным. В меню преобладали блюда из кролика. Оба заказали по порции крольчатины, приготовленной в сидре, и сошлись во мнении, что это сидр придал мясу особый вкус и оно почти неотличимо от свинины. Поев, оба сидели молча, словно исчерпали все темы для разговора. Но молчание не было тягостным.

– Барти, я хотел бы с тобой поговорить… – начал Джон.

Барти напряглась, готовая услышать вопрос, и в сотый раз проверила свое сознание на предмет ответа. Однако продолжить Джону помешали сирены воздушной тревоги.

– Расчеты оправдались, – бодро сказал Джон, вставая и протягивая ей руку. – Они опять начали. Гитлер точно рассчитал время. Дождался, когда нас убаюкает ложное ощущение безопасности. Куда отправимся? В бомбоубежище или на станцию метро? Выбор за тобой.

Он говорил о бомбоубежище так, словно вдруг пошел легкий дождь, от которого надо где-то спрятаться. Барти посмотрела на него. Ни один мускул на лице не дрогнул. Никакой паники ни в голосе, ни в движениях. Она вдруг почувствовала восхищение и благодарность. И не только это. Ей захотелось показать свою благодарность и остаться с ним, а не портить вечер сидением в тесном и душном бомбоубежище.

– Мы могли бы пойти в мой домик, – стараясь говорить непринужденно, предложила она. – Это совсем недалеко. Не помню, говорила ли я тебе о нем.

– Нет. Впервые слышу.

– Теперь услышал. Можем пойти туда. Если бомбежка окажется сильной, у меня есть индивидуальное укрытие системы Моррисона. Это только предложение. Возможно, ты предпочтешь метро.

– Барти, для меня куда предпочтительнее твое индивидуальное укрытие системы Моррисона, – ответил Джон, спокойно и нежно улыбаясь ей.

– Но оно не настолько надежное, как метро. Ты это учитываешь?

– Разумеется. Иногда так приятно рискнуть.

– Тогда пошли.

Лабиринт улочек, где находился дом Барти, был почти рядом. Кто-то торопился в ближайшее укрытие, но на лицах лондонцев не ощущалось паники. Барти вдруг вспомнила, что покидала свое жилище в большой спешке, оставив одежду раскиданной по спальне, а на кухонном столе – неубранную посуду. Она надеялась, что Джона это зрелище не оскорбит.

Кажется, он даже не заметил.

– Как у тебя уютно, – сказал Джон, оглядывая ее гостиную, где был относительный порядок. – Здорово, что у тебя есть дом, который тебя ждет.

– Я рада, что тебе понравился этот дом. По сути, я его и выбирала с таким расчетом. Я выросла в громадном доме, и мне хотелось чего-то прямо противоположного. Чего-то такого, куда можно войти и ощутить покой.

– Здесь очень спокойно. И очень уютно. Мне нравится, что у тебя все выдержано в белых тонах. Сейчас такое редко встретишь.

– Дому идет белый цвет. И потом, эти домики изначально не предназначались для людей. Когда-то в них помещались конюшни. Поэтому человеческое жилье получилось не слишком притязательным. А белый цвет служит замечательным фоном для чего угодно. Вот я и решила остановиться на белом. Некоторых шокируют ярко-красные портьеры, но я их люблю. Они поднимают мне настроение.

– И мне тоже, – признался Джон. – Замечательный цвет. Как лепестки маков. А откуда у тебя эта красивая фигурка?

– Подарок Селии Литтон. Подарила, когда я сюда вселялась.

– Знаменитая леди Селия. Надо же, из какой великой семьи ты происходишь. Я испытываю благоговейное восхищение.

– Я не происхожу из этой семьи, – нервно возразила Барти. – Они взяли меня на воспитание.

– И ты стала частью семьи. Этого, Барти, ты отрицать не можешь. Они ведь так много сделали для тебя.

– Знаю, Джон. Очень хорошо знаю. В этом-то и вся проблема, что они слишком много для меня сделали. Я столь долгое время должна была выражать им благодарность, что чувство благодарности обрело для меня ужасный, отвратительный подтекст.

– Это мне знакомо, – сказал он. – Правда, не в такой степени. Крестная оплачивала мою школу. Она была очень доброй женщиной. Однако каждую неделю я должен был выражать ей свою благодарность и доказывать, что я старательно учусь.

– Тогда ты хорошо меня понимаешь, – улыбнулась ему Барти.

– И все-таки мы находились в разных условиях. Тебе повезло. Воспитываться в доме леди Селии, получить с ее помощью образование, причем весьма дорогостоящее. И она же дала тебе работу в своем издательстве.

– Я все это заслужила, – резко ответила ему Барти и тут же устыдилась своих слов.

– Конечно заслужила. Но сама возможность. Это был ее подарок тебе, и ты сумела наилучшим образом им распорядиться.

– В общем-то, да. Но…

– Барти, так оно и было. Ты не можешь и не должна это отрицать. Да я и не вижу причин для отрицания.

Барти посмотрела на него и вдруг поняла, что он прав. Она должна с ним согласиться. Те же слова в устах другого человека вызвали бы ее резкий ответ, но Джон обладал даром простоты и прямолинейности и умел найти такие же простые слова, произнеся их спокойно, без пафоса.

– Ты прав, – сказала ему Барти. – Конечно, ты прав. И…

Снаружи послышался нарастающий гул. Очень знакомый, который не спутаешь ни с каким другим.

– Нам придется прервать нашу философскую беседу, – все тем же спокойным тоном произнес Джон. – Где находится твое индивидуальное укрытие?