Вадим Долгов - Мечник. Око Перуна

Белка подошла, участливо погладила по голове и посоветовала впредь внимательней смотреть под ноги. Доброшка наконец встал с палубы. Дружина отсмеялась и забыла, но ему мрачное настроение на весь остаток дня было обеспечено.

Солнце садилось. Доброшка с Архимедом сидели на корме. Лучший стрелок и неудавшийся спаситель сидел понурившись. После случившегося разговаривать не хотелось. Мысль его блуждала кругами. Архимед, казалось, безмятежно смотрел на пламенеющий закат. «Хорошо ему, – думалось Доброшке, – мудрецу девичья любовь ни к чему. И почему мне так не везет?»

– Думаешь, ты первый так страдаешь? Нет, отроче, всякий мужчина вынужден проходить через эти страдания.

Доброшка даже вздрогнул от неожиданности – не иначе как грек подслушал его мысли! Посмотрел с удивлением на седые кудри Архимеда, которые трепал легкий речной ветерок, и спросил напрямик:

– И тебе приходилось?

– Да, конечно, я же сказал, что всем приходится. Ну, или почти всем. Увы, не был исключением и я. Это было давно. Я был еще очень молод.

– И что же, вы поженились? Архимед, дети у тебя есть?

– Если бы у меня были дети, разве я сидел бы сейчас на корме варяжского драккара, плывущего через страну славян, и беседовал с юным колохолмским кметем?

– Почему бы и нет?

– Хе-е… Нет, я бы скорее сидел во дворе своей виллы и читал нотации внукам.

– Ты бы хотел этого?

– Не знаю. Быть может. Но жизнь пошла так, как она пошла. Теперь уже поздно что-то менять.

– Она не согласилась стать твоей женой? Она тебя не возжелала?

– Эх ты, молодой варвар! «Не возжелала…»

– Так, значит, возжелала?

– Не знаю. Могу сказать только одно: я ее и желал, и боготворил, и думал, что не смогу без нее жить… – Взгляд Архимеда затуманился давними воспоминаниями.

– А она?

– Не знаю.

– То есть как – не знаешь? Что она ответила, когда ты сватов заслал? Может, родители запретили?

– Нет, родители ее тут ни при чем. Я не засылал сватов.

– Почему?

– Я решил сохранить свои чувства в тайне. Она ничего не знала. Да и теперь ничего не знает.

– В тайне? Зачем? – Доброшка заерзал от любопытства.

– Я не знаю, как тебе объяснить. Вот вообрази, что ты любишь какую-нибудь девушку. Вообразил?

– Вообразил.

– Ну да, тебе это сделать нетрудно, – улыбнулся Архимед, – так вот, если любишь кого-то, то, согласись, желаешь предмету своей любви всего самого, самого наилучшего? Так?

– Конечно!

– Желаешь, чтобы она, например, была здорова?

– Желаю. Не пойму, куда ты клонишь и при чем тут тайна?

– Сейчас поймешь. А если нужно будет ради ее здоровья собой пожертвовать, пожертвуешь?

– Конечно. На то она и любовь.

– Вот так-то. А хочется тебе, чтоб она, та, кого ты любишь, была счастлива?

– Конечно. Я бы все для этого сделал.

– Вот мы и подошли к самому главному. Чтобы женщине стать счастливой, у нее должен быть хороший муж, без этого женское счастье не может быть полным. А я, как ни прискорбно, ни тогда, ни сейчас не мог сказать, что я самый лучший из мужчин. И даже близко к лучшим не стою. Так мог ли я, желая своей возлюбленной всего самого лучшего в мире, предложить в качестве мужа такую посредственную личность, как я сам?

– И ты оставил ее одну?

– Почему одну? К ней сватались лучшие женихи нашего города. Она вышла замуж за прекрасного человека, моего друга. У них теперь уже, наверно, внуки. Мне тогда казалось, что, даже просто объяснившись в любви, я нанесу ей оскорбление.

– Почему?

– Она была так прекрасна. И тут я, такой нелепый, со своими признаниями. Будто я мог допустить мысль, что такой союз возможен. Кроме того, ей было бы больно мне отказывать – она была чрезвычайно добра. Мне не хотелось причинять ей лишние неприятности.

– И ты так ни слова и не проронил?

– Нет. Я писал ей стихи и письма.

– Но не отправлял?

– Отправлял.

– Как так? Ты же сказал, что не признался…

– Я отправлял их от лица моего друга. Того, кто в конце концов и стал ее мужем. Он был храбрым воином, знатным и красивым, но с пером не особенно дружил. Просил меня писать ей письма. Она как-то сказала, что полюбила его за эти письма, «в них столько любви и нежности…» – это собственные ее слова. Ты не представляешь, как я был счастлив, когда это услышал. У меня и теперь увлажняются глаза, когда я об этом вспоминаю.

Архимед замолчал. Доброшка искоса посмотрел на его глаза. Они блестели как-то подозрительно. То ли просто вечернее солнце отражается, то ли действительно выступили слезы.

– Подожди. В твоих рассуждениях ошибка.

– Какая же? – Архимед удивленно вскинул бровь.

– А такая: твой друг богат и знатен, но вот не постеснялся воспользоваться твоим умением складно писать. Значит, не так уж он и хорош. Получается, твоя возлюбленная вышла замуж вовсе не за самого лучшего на свете человека. Твоя тайна была напрасна!

Грек, помолчав, ответил:

– Да, наверно, и друг мой – не самый лучший на свете. Наверно, есть лучше. Но он все-таки лучше меня. Ведь в супружеской жизни умение красно писать и говорить – не самое важное. Кроме того, я могу в этой ситуации отвечать только за себя. По крайней мере, от одного не самого лучшего мужчины я ее уберег.

– От кого? – Доброшка вопросительно посмотрел на Архимеда. Тот грустно усмехнулся.

– От себя. А остальное уже не мое дело. Кто я такой, чтобы соваться в ее судьбу?

Помолчали.

– А как она теперь живет?

– Я не знаю.

– Ты ее не видел с тех пор?

– Видел. Как-то раз, после очередной неудачи с крыльями, которые я пытался сделать, я понял, что мне просто необходимо ее увидеть.

– И что?

– Я приехал в тот город, где она жила. Подошел к их усадьбе и стал ждать. На мое счастье, она скоро вышла. Служанки вели за ней троих прелестных малышей. Она была так же прекрасна, как и до свадьбы. Материнство шло ей.

– Она была рада тебя видеть?

– Нет, я не стал подходить к ней. Посмотрел издали и уехал. Это тоже было давно. Теперь дети уже, наверно, выросли.

– Печально. То, что ты рассказал, печально, Архимед.

– Нет, дружище мой Доброшка. Печально, когда человек, прожив всю жизнь с женщиной, понимает, что никогда ее не любил. А я всю жизнь любил. И тем счастлив. Быть может, если бы я женился на моей прекрасной возлюбленной, мои чувства давно утратили бы свою остроту. Так бывает часто. Неизвестно, кто несчастнее. У каждого своя судьба.

Доброшка ничего не ответил. Он вспоминал своих родителей.

Матушку сосватали за батюшку, когда они были чуть старше, чем теперь сам Доброшка. Любили ли они друг друга? Если и любили, то не так, как описывал любовь Архимед.

Если бы в Летославль вдруг в самом деле явился «самый лучший человек», то отец, конечно, не отдал бы ему матушку ни за серебро, ни за золото. А если бы тот пытался настаивать, дал бы ему в глаз. А если бы матушка сама попыталась к нему убежать, то, пожалуй, убил бы до смерти. Но и нежных стихов он матушке, правда, тоже не писал. А бывало, пару раз поколачивал. Но потом жалел, целовал и покупал медовую коврижку. Детей наплодили. Это любовь или не любовь? Захотелось спросить у Архимеда. Но вопрос как-то не склеивался в голове, и Доброшка промолчал.