Кейт Саммерскейл - Бесчестие миссис Робинсон

Большинством истцов в новом суде были мужчины, обвинявшие своих жен в неверности. По закону, для получения развода мужу следовало всего лишь установить неверность жены, тогда как женщине требовалось доказать, что ее муж не только изменил ей, но также был виновен в уходе из семьи, жестокости или сексуальных преступлениях, а именно, двоеженстве, кровосмешении, насилии, содомии или скотоложестве. Такой двойной стандарт был обусловлен социальной опасностью, которую представляла собой прелюбодейка. Поскольку неверная жена могла родить своему мужу ребенка от другого мужчины, она ставила под угрозу уверенность в отцовстве, родстве, порядке наследования и праве наследования — основах буржуазного общества [86] См. Д.М. Тернер «Создавая адюльтер. Пол, секс и правила вежливости в Англии в 1660–1740» (2002), Э.С. Холмс «Двойной стандарт в английских законах о разводе, 1857–1923 года» в сборнике «Закон и социальное исследование», том XX, № 2 (весна 1995) и Л. Нид «Мифы сексуальности. Представление о женщинах в викторианской Англии» (1998). . Архетипом английской прелюбодейки была королева Гвиневера, женщина, чья неверность привела к гибели королевства ее мужа. «Другого тень все льнет и льнет ко мне, — говорит Гвиневера в поэме Теннисона «Королевские идиллии» (1859). — И пачкает меня».

Наиболее печально известной неверной супругой современной литературы была госпожа Бовари, скучающая провинциальная жена в романе Флобера, изданном в 1857 году. Эмма Бовари беспокойна, сентиментальна, меланхолична, увлекается романами — одна из любимых ее книг «Поль и Виргиния» Сен-Пьера, произведение, которое Изабелла цитировала Эдварду в октябре 1854 года. Эмма влюбляется в молодого служащего, заваливает его подарками, и в самой скандальной сцене романа — изъятой из оригинального варианта, печатавшегося с продолжением в журнале, но восстановленной Флобером в изданном романе — вступает с ним в интимную связь в карете.

Хотя роман много лет не издавался в Англии, он сразу же вызвал комментарии в британской прессе. Эссе в «Субботнем обозрении» за 1857 год характеризует Эмму Бовари как «один из наиотвратительнейших» литературных персонажей; автор заявляет, что женщины подобного сорта угрожают разрушить общество изнутри. Он заверял своих читателей в отсутствии опасности, что «наши романисты» оскорбят общественную мораль, как это сделал Флобер, но предупреждал: английские нормы поведения и морали несут в себе свои риски. Национальная сдержанность в отношении секса может закончиться вспышкой желания. «Легкая литература, целиком основанная на любви и полностью, и систематически замалчивающая одну из важнейших ее сторон, — замечает автор, — может вызвать тенденцию к поощрению страстей, на которые неприлично даже намекать».

За две недели до начала процесса Робинсонов на летней выставке в Королевской академии, всего в миле на запад от Суда по бракоразводным и семейным делам, была показана картина, посвященная неверной жене. Центральная часть триптиха работы Августа Леопольда Эгга изображала семью среднего класса в гостиной. Подобно Генри Робинсону, этому мужу стало известно о грехе жены не от человека, а через письменный источник: он узнал о ее преступлении, прочитав письмо. Муж безвольно опустился в кресло, взгляд пустой, в руке листок бумаги. Ногой он попирает портрет любовника жены. Та ничком лежит на сплошь застланном коврами полу, спрятав от стыда лицо. Их дети, две девочки, на мгновение отвлеклись от карточного домика, который сооружают в уголке, непрочной башни, балансирующей на книге французского романиста Оноре де Бальзака. Рядом с женой на полу валяется половинка яблока, символ того плода, которым Ева соблазнила Адама. Другая половинка, пронзенная ножом, лежит на столе рядом с мужем.

Картины по обе стороны от центральной сцены рассказывали о судьбе семьи. Мать и дети оказались разделенными с момента печального открытия. На левой — две девушки, живущие вместе в безысходной нищете; на правой — прелюбодейка с младенцем на руках съежилась под мостом Ватерлоо — печально известном убежище проституток и самоубийц, в миле к северу от Суда по бракоразводным и семейным делам. Две афиши на кирпичных арках под мостом рекламируют фарсы о несчастных браках. В самом последнем из них — «Жертвах» Тома Тейлора, премьера которого состоялась в лондонском Хеймаркете в июле 1857 года, — действовала претендующая на интеллектуальность женщина, презиравшая своего мужа-коммерсанта и флиртовавшая с бледным молодым поэтом.

Произведение Эгга погружало зрителя в рушащийся брак, страшный поворотный момент. Вместо названия картина сопровождалась отрывком из вымышленного дневника, усиливая реализм, сиюминутность и незавершенность истории. «4 августа. Только что узнала, что Б. уже две недели как умер, так что его бедные дети лишились теперь обоих родителей. Я слышала, что ее последний раз видели в пятницу рядом со Стрендом, очевидно, ей некуда было идти. Какое падение она претерпела!» Подобно большинству изображений адюльтера — и в отличие от дневника Изабеллы Робинсон, — картина представляла не волнующее преступление жены, но ее бесконечный позор.

Однако послание художника получилось двусмысленным: с одной стороны, это было назидательное полотно об ужасных последствиях супружеской измены, с другой — произведение, вызывающее сострадание, где неверная жена и ее дети становились фигурами трагическими. «Таймс» обратила внимание, что картину «нелегко понять». «Атенеум» посчитал ее «неприличной». «Нужно провести черту, за которую нельзя заходить в изображении ужасов для публичного и невинного взгляда, и мы полагаем, что мистер Эгг хотя бы одной ногой, но заступил за эту черту». Предоставляя в истории Робинсонов право голоса обеим сторонам, новый суд заступал за ту же самую опасную черту.

1856–1858 годы

В мае 1856 года версия истории в изложении Изабеллы почти умолкает. Дневник обрывается на том моменте, когда его отобрали. Но в ряде писем к Джорджу Комбу в 1858 году она, Эдвард, Генри и леди Дрисдейл говорили о событиях двух лет между открытием Генри и его прошением о разводе. Письма немедленно стали конфиденциальными документами и настойчивыми, предвзятыми мольбами о невиновности их авторов. В ходе переписки Комб принял на себя роль своего рода судьи, морального арбитра в этом деле. Эти неопубликованные письма, хранящиеся в архиве Национальной библиотеки Шотландии, повисают между личной и общественной областями, миром дневника и миром суда. Они открывают, как и почему дело дошло до суда, несмотря на потенциально ужасные последствия для всех заинтересованных сторон.