Кейт Саммерскейл - Бесчестие миссис Робинсон

28 декабря 1857 года Эдвард узнал, что слух о его супружеской неверности широко распространился, и на следующий день написал Комбу, «полностью, категорично, недвусмысленно и возмущенно» отрицая роман с Изабеллой. Он заявлял, что не может отвечать за посвященные ему дневниковые записи — Изабелла, должно быть, «ополоумела», написал он. Она не сопротивлялась судебному разлучению, сказал он Комбу, потому что «нанесла мне невосполнимый урон и полна решимости любой ценой не усугублять его, публично впутав мое имя в такой скандал». Двумя днями позже — 1 января 1858 года — за этим письмом последовало адресованное Комбу послание леди Дрисдейл. «Вы поверите моим словам, сказанным со всей серьезностью, когда я заявлю, что Лейн совершенно невиновен и более того, мы с Мэри часто настаивали на необходимости принять эту бедную женщину… поскольку она была несчастлива дома, Лейн всегда неохотно соглашался на наши просьбы, считая ее надоедливой».

Эдвард поехал в Эдинбург, чтобы лично защититься. В субботу 2 января он сел в экспресс, который отбыл из Лондона в 9.15 утра и достиг столицы Шотландии около 10 часов вечера. На следующее утро он два с половиной часа разговаривал с Джорджем Комбом в его доме на Мелвилл-стрит. Эдвард яростно отстаивал свою невиновность. Записи в дневнике Изабеллы — фантазия, говорил он: ее религиозные сомнения «полностью» выбили ее «из колеи здравого смысла и общепринятых норм поведения и морали». На страницах ее дневника «факты и вымысел опрометчиво свалены в одну кучу», и «слишком часто полная воля давалась сладострастному и больному воображению». Он утверждал, что не флиртовал с Изабеллой в Эдинбурге; на самом деле он всегда брал с собой книгу во время их поездок в карете на побережье, чтобы иметь возможность отгородиться от ее «неглубокого» разговора. «Я никогда ни строчки не написал миссис Р., — сказал он, — которые нельзя было бы зачитать вслух на рыночной площади». Доктор заявил, что горел желанием подать на Генри в суд за клевету, но его адвокат отсоветовал ему предпринимать что-либо, способное сделать эту историю достоянием гласности, поскольку его репутация «будет погублена в равной мере как неудачей, так и успехом».

Негодование Эдварда было искренним. Восприятие Изабеллой их отношений, вероятно, имело мало общего с его собственным. Сентиментальные выражения, в которых она описывала их свидания, страсть и желания, которые она ему приписывала, могли и в самом деле показаться ему фантазиями, почерпнутыми больше из романтической литературы, нежели из реальности. В восторженной риторике некоторых записей своего дневника Изабелла могла даже намекнуть, что у них были интимные отношения, тогда как их не было. Кроме того, она проявила беспечность: ведя дневник и оставляя его на виду, она, похоже, необдуманно причинила боль ему и его семье. Единственное, что оставалось Эдварду, — это отрицать содержание дневника, настаивать, что Изабелла все выдумала. Он обрушился на свою бывшую подругу. Она была «восторженной и хвастливой дурой, — писал он, — подлой и ненормальной женщиной», склонной к «вздорным литературным фантазиям».

Эдвард пришел в ярость от контраста между его положением и положением Генри Робинсона. Генри представал на страницах дневника как «средоточие человеческой злобы, ничтожества, обмана и жестокости», сказал Комбу Эдвард; его поведение вынудило Изабеллу искать «бегства, почти любой ценой, от рабства союза, сделавшего ее жизнь совершенно непереносимой». Однако этот отвратительный муж, у которого, как было известно, есть любовница и внебрачные дети, являлся абсолютно невиновным в глазах закона.

Джордж Комб был побежден. «Меня глубоко тронуло отчаяние бедного Лейна, — сообщил он сэру Джеймсу Кларку. — Лейн разбит, а леди Дрисдейл и миссис Лейн живут в мучительном ужасе огласки». Комб, с таким энтузиазмом рекомендовавший Мур-парк своим друзьям, чувствовал себя лично ответственным за честь доктора. Он постарался дистанцироваться от Изабеллы. Она «изображала большой интерес к новой философии, — сказал он Кларку, — но миссис Комб и мне она никогда не нравилась». Хотя она была «умной, интеллектуальной женщиной», «недостаточность ее коронарного участка придавала проявлениям ее интеллекта холодный, унылый тон, лишавший ее всяческого интереса в наших глазах».

История эта поразила друзей Комба. Изабелла Робинсон была «необычайной женщиной, — сказал сэр Джеймс Кларк, — первой… кто когда-либо фиксировал свой позор». Мармадюк Блейк Сэмпсон, редактор «Таймс» из Сити и фанатичный сторонник френологии, считал, что Эдварду следует взять часть вины на себя, даже если он и невиновен в прелюбодеянии. «Разделяя ее утренние поездки и позволяя взаимное общение с детьми, он… уделял ей самое большое внимание, какое мог позволить себе влиятельный, имеющий положение в обществе человек. Он имел дело с сомнительной личностью и замарался. Если бы он отдавал себе отчет в имевших место последствиях, ставших законным результатом нехватки у него проницательности, чувства собственного достоинства и благоразумия, я больше поверил бы любому его утверждению, нежели когда он выставляет себя жертвой».

Через два дня после визита Эдварда в Эдинбург, Генри Робинсон написал Комбу, излагая свою версию происшедшего. Он изворотливо уверял о своем нежелании, чтобы неприятная история достигла ушей Комба, но только теперь узнал от Роберта Чемберса, что она до него дошла — отныне «мое перо свободно, и я повинуюсь естественному побуждению сообщить доброму и почтенному знакомому печальную повесть». Он сказал Комбу, что жаждет исправить любое возможное искажение фактов со стороны Изабеллы. Он описал отчаяние, скорбь, удивление и ужас, испытанные им при чтении дневника и «страшном открытии», что у Изабеллы «любовь» с Эженом ле Пти, «хотя остается пространство для надежды, что отношения эти не переросли в преступление». Он написал, что в еще больший ужас его повергло открытие, что его жена с 1850 года была «рабыней страсти к доктору Э.Л.», в 1854 году вовлеченному в «преступную связь». Генри предлагал показать Комбу подтверждающее свидетельство против Эдварда, если он воспримет его как «строго частное и конфиденциальное».

Комб отказался. «Итак, ваше предложение представить мне, конфиденциально, свидетельство его преступления лишь усложнит наши трудности; ибо я не смог бы просить у доктора Лейна никаких объяснений, и мы должны будем обвинить его, не слыша его оправданий».

И Генри, и Изабелла нарушили границу между частным и публичным: Изабелла записями об Эдварде в своем дневнике, Генри — чтением и распространением ее тайных слов. Комб ответил упорным стремлением восстановить различие между конфиденциальной и свободной информацией. Он тщательно отделил публичные заявления от негласно распространяемых обвинений, письменные материалы — от сплетен. Отказавшись читать дневник, он также облегчил себе веру в невиновность Эдварда.